– Ва гара Аттукхан! – крикнул он, и его сородичи издали победоносный клич.
Зов был услышан, и башня огласилась уньярским песнопением.
Шакал посмотрел на Зирко.
– Что они говорят?
– Они приветствуют тебя, – ответил жрец. – Они теперь знают, кто ты.
– А кто он? – спросил Овес. На его лице отразилось замешательство, в котором пребывал и сам Шакал.
– Рука Аттукхана, – ответил Зирко торжественно, с легкой довольной улыбкой.
Шакал устало огляделся по сторонам. Всюду были радостные лица уньяр – людей, которые, думал он, никогда не улыбаются. Все голоса звучали восторженно, все руки были воздеты к небу. Как бы они ни были изнурены этой кровавой ночью, какое бы отчаяние от понесенных потерь ни переполняло их сердца – все это скрылось, когда они кричали похвалы Шакалу на языке, который он не понимал.
– Ва! Гара! АТТУКХАН!
– Ва! ГАРА! АТТУКХАН!
– Ва! ГАРА! АТТУКХАН!
Утро пронизывал дождь – редкий, почти бесшумно падающий на крышу кораля. Едва заметные капли наполняли воздух прохладой, которая, казалось, вливалась в погребальную песнь уньяр.
Шакал сидел и слушал их голоса, которые доносил к нему влажный ветерок. Местные, их сейчас не было видно, хоронили своих умерших: воинов они закапывали в холм Стравы, а женщин и детей вверяли семейным курганам. Полуорков не пригласили и отказались от их помощи. Им предоставили пищу и кров, но Шакал, в отличие от остальных, не мог уснуть. Рядом, несмотря на пение, мирно храпел Овес, накрыв голову спальным мешком. Даже Кул’хуун спал, усевшись в углу кораля. Красный Коготь долго ворочался, потом вышел на негнущихся ногах помочиться под дождем и мигом вернулся под одеяло. Первым проснулся Кремень – он вышел из кораля, допивая молоко из кувшина.
Шакалу не терпелось сесть в седло, но Очажку нужно было отдохнуть как следует. Свин лежал, свернувшись калачиком под низкой крышей в лошадином загоне вместе с остальными варварами. Кремень хрипло выругался, когда обнаружил, что Уродище вытолкал его свина из-под укрытия. Пузатый трикрат недовольно оседлал своего промокшего зверя и, не попрощавшись, поспешил уехать прочь. Овес, не открывая глаз, широко улыбнулся и вернулся к своему сну.
Шакал только ухмыльнулся, наблюдая за тихим отъездом угрюмого ездока из Мараных. Копытные обычно так и поступали после Стравы. Приходишь, сражаешься, а потом, если выжил, то считай: долг исполнен. Теперь, в зависимости от числа посвященных у Мараных, Кремень не появится здесь на Предательской луне еще несколько лет. Шакал ему завидовал.
Пение продолжалось. Поперек неба, за сплошными серыми дождевыми облаками протянулась полоса солнечного света. К полудню погребение окончилось, но дождь не прекращался, смывая день за собой. В глубине кораля зашевелились Хват и Дуболом. Тогда Шакал заметил, что Овес уже проснулся. Он лежал на спине, повернув голову и устремив взгляд на ребра Шакала.