И вдруг отдернул руку, плеснув мимо стакана. Отставил бутылку в сторону, поглядел на нее со странным отвращением, будто боялся запачкаться. Даже руки машинально обтер о штаны.
Нет, все-таки зря. Надо обойтись без этого. Да, соблазн велик. И так точно было бы легче. Проще, привычнее… Но кто сказал, что тебе должно быть легче, чем ей? Кто тебе сказал, сука, что ты это заслужил?
С внезапной вспышкой злости, страшно скаля зубы, он схватил бутылку и, перевернув кверху дном, начал выливать содержимое в раковину. Лилось плохо — водка булькала, толчками выплескиваясь через дозатор. Он злился, с остервенением тряс ее, опустошая до конца, потом бросил прямо в гору посуды. Задребезжали тарелки, парочка, кажется, разбилась. Тяжелый запах спиртного заполнил тесную кухню.
Он, все так же не зажигая света, прошел в комнату. Шторы там были не задернуты, и отсвет от огромного рекламного щита на противоположной стороне улицы падал на стену с фотографиями. Фото были цветными, но в этом неясном свете выглядели черно-белыми, а некоторые и вовсе расплывались в темные пятна, как на тесте Роршаха. Но это было неважно — он и так наизусть помнил каждое из них. А те два портрета, что посередине, давно превратились для него в иконы.
Славка, навеки оставшийся для него молодым, любознательным, но по-юношески угловатым и непримиримым ко всему, что считал неправильным. Хотя после стольких лет он уже не был уверен, что сын и правда был таким. Если совсем уж начистоту — слишком мало они общались, пока он был жив.
— Каким же я был хреновым отцом… — пробормотал он, рассеянно теребя неопрятную бороду. Привычка вслух проговаривать свои мысли появилась недавно, но быстро прогрессировала.
Маша. Ее он, как ни старался, так и не мог вспомнить молодой. Ранние годы брака как-то со временем затерлись в памяти, оставив место только смутным обрывкам, тонущим в бесконечном чувстве вины, стыда и тихой ненависти к себе. Почему она не бросила его? Ну, положим, сначала из-за Славки. Вроде как плохо ребенку без отца. Но когда того не стало?
Уголок портретной рамки пересекала черная тканевая полоска. Молчаливое напоминание, что Маши тоже больше нет. Девять дней уж прошло. Девять гребаных дней, растянувшихся для него в бесконечный кошмар наяву. Он знал, что так все и кончится. Чудес не бывает. Он давно уже прошел все полагающиеся в таких случаях пять стадий — от шока до принятия неизбежного. Единственное, что он до сих пор не мог понять — что он сам-то будет делать дальше.
Он потянулся и оторвал черную полоску от рамки, смял в пальцах. Долго стоял, смотря на стену, будто и правда молился. Потом, встрепенувшись, со странным лихорадочным оживлением начал собираться.