После отъезда Хосефины хожу сама не своя. Не потому, что без нее грустно, — после всех разговоров мне даже захотелось побыть одной. Своим приездом она разбередила горькие мысли о том, чего я лишилась: не только Эсекьеля, но и привычного образа жизни, опоры, ориентиров. Я теряю и теряюсь. Даже мои отношения с сестрой, которые она считает незыблемыми, постепенно меняются. Медленно, однако решительно. Хосефина докапывалась до правды в первую очередь из желания соединить прежнюю, привычную Амелию с незнакомкой, которая вдруг перед ней материализовалась. Сложно представить, как в итоге изменится в моих глазах Хосефина, однако реакция на мой развод показала ее не в лучшем свете. И она такая не одна. Большинство звонивших мне тоже мямлили что-то несуразное, будто ровная почва дружбы вдруг раскололась и им теперь приходится осторожно ступать между трещинами. Я стала для них подозрительной, ненадежной — непонятно, чего теперь от меня ожидать.
Они правы, я уже не та, что прежде. Для меня они тоже пока предмет размышлений — я ведь не знаю, к чему они придут и какими покажутся «другой» мне. Не исключено, что Хосефина в мою новую жизнь не впишется совсем. Это не значит, что я перестану ее любить или отрекусь от нее как от сестры, но в жизни моей, очевидно, происходят кардинальные перемены.
С самого приезда в Рунге тоска наваливается и уходит, когда ей вздумается, не спрашивая, удобно ли мне и крепко ли я стою на ногах. Она не ослабевает со временем, только пульсирует, угасая иногда вроде бы до полного исчезновения, но потом вновь набрасывается в самый неожиданный момент с прежней жестокостью. И даже если частота приступов с годами снижается, все равно они каждый раз уничтожают обретенную мной за это время уверенность. Знаю по гибели родителей. Стоит вспомнить полет на Ямайку за их телами и два одинаковых гроба, уезжающих в трюм самолета, и всю подготовку к похоронам, как сердце снова наполняется невыносимой горечью. Смерть папы с мамой, которых я бы не назвала хорошими родителями, оглушила меня так, будто я любила их без памяти. Смотрю на море и воскрешаю в своих мыслях этот кошмар, чтобы опять выплакать его. Однако вместо этого вязну в тумане разных чувств, и этот туман застилает настоящее, а прошлое превращается в едва различимый луч маяка.
Тоску не прогонишь, но есть способы ее смягчить. Утренней прогулкой, например. По косогору можно перейти в соседнюю лощину, куда более широкую и глубокую, чем наша. Туда сбегают бурные зимние ручьи, не иссякающие даже летом — на радость лошадям, которые здесь иногда пасутся. Я углубляюсь в лес, надо мной смыкаются криптокарии и шинусы, воздух делается свежее и чище, а следы цивилизации остаются далеко позади. Перед тем как разбивать сад, я часто бродила по лесу в поисках подходящих идей для моей маленькой лощинки. Почти у самого конца тропы есть удивительное место: там, где склон становится более пологим и тенистым, растет черноствольный папоротник. Темные стебли сливаются в полумраке с землей, и крошечные ярко-зеленые листочки, напоминающие перистое облако, будто парят в воздухе. Между ними торчат ржавчатого окраса валуны, покрытые мхом. К небу тянутся стариканы беллото