, с седыми, голыми до самой кроны стволами.
Мы любили приходить сюда с Эсекьелем. Растягивались на каком-нибудь плоском валуне и, затаившись, наблюдали, как лесные обитатели возвращаются к прерванным занятиям. Особенно нам нравилось слушать бодрую трель райадито, напоминающую стрекот крошечной карнавальной трещотки, и жалобные перепевы элении. Эсекьель засек их первым. Иногда поблизости пролетала семейка мелких хищников химанго, разрывающих утреннюю тишину своим ликующим клекотом. Были и редкие гости — два дятла, которые сообщали о своем присутствии барабанной дробью, приступая к поиску личинок под корой. А в прошлом году мы услышали не иначе как птеродактиля, судя по крику. Замерев, мы вглядывались в небо над кронами беллото, ожидая увидеть огромные раскинутые крылья. Но второй крик послышался ближе, на дорожке. На нас смотрела не сумевшая побороть любопытство лиса. Смотрела всего пару секунд, хотя нам показалось — намного дольше, а потом скрылась в зарослях, полыхнув на прощание огненным хвостом. Еще один зверь, ставший символом — на этот раз покровительства. Лесной шпион, не сводящий завистливого взгляда с влюбленной пары.
И вот я снова растягиваюсь на валуне, дожидаясь, когда какая-нибудь пичуга заявит о себе. Тишина давит на меня. В этих деревьях, в их морщинистой коре, в ветре, который перебирает ветви, словно струны, по-прежнему живет Эсекьель. Я боюсь, что этот лес больше не будет моим. Как так вышло? Это все он, он, он виноват! Он даже не пытался искать выход, ни сам, ни с чьей-то помощью. Есть виагра, замедлители, врач, психолог… Он не делал ничего, сидел сложа руки. Это не просто нежелание, это гораздо хуже — безучастность. Поэтому шевелиться пришлось мне. Так мы двинулись на ощупь по минному полю.
Дорожка выводит на высокий козырек, с которого открывается вид на огромную пеструю лощину и море вдали. Это скалистый, потрепанный стихиями утес. Ветер дует здесь со страшной силой, а от раскинувшегося под ногами пейзажа захватывает дух. Там я горюю и забываюсь, успокаиваюсь и выплескиваю боль в крике, тороплю и тяну время, там я начинаю и перестаю думать об Эсекьеле.
Бернардо позвонил несколько дней назад. До этого последний раз мы с ним общались в конце марта 2005-го, уже после окончания работы над проектом клуба. По телефону он разговаривал в своем излюбленном мрачном тоне:
— Ничего, если я к тебе наведаюсь? Мы с детьми едем в Майтенсильо.
— Ничего, приезжай.
— Во вторник?
— А что ты такой серьезный?
— Развод — дело нешуточное, тебе не кажется?
— Разумеется, нешуточное. Для меня.