Я принялась возражать. С растениями нельзя обращаться как со строительным материалом, они совсем по-другому ведут себя в пространстве и во времени…
Неожиданно Баррос ухватил меня за локоть и сказал, что из всей студенческой группы я самая «яркая». Этот натиск, хищный блеск в глазах и интимно пониженный тон выдавали его с головой. Я высвободилась, делая вид, что хочу получше рассмотреть макет, и пустилась в пространные рассуждения о том, что больше люблю естественные парки, чем регулярные, предпочитаю английские французским — так я открывала Барросу путь к отступлению. Но я выбрала не тот макет. Баррос наклонился ко мне еще ближе и прошептал на ухо: «Это макет моего дома».
Вот тут-то появился Эсекьель, подтрунивая над отцовской привычкой утаскивать понравившихся студенток в кабинет. Он словно вызывал родителя на бой за благосклонность дамы, избрав оружием издевку. Несмотря на неуверенный тон — похоже, прежде Эсекьелю не приходилось поддевать отца, — он не собирался уступать. «А бывает, что и студентов», — добавил он. Я не поверила своим ушам: чтобы сын в открытую оскорблял отца при посторонних, а тот промолчал в ответ, с улыбкой глядя на сына поверх воображаемых очков, будто не веря предательским стеклам? Однако от меня Баррос отодвинулся, выпрямившись во весь свой преподавательский рост. Он теперь словно подыгрывал, превращаясь из хищника в исполненного достоинства мэтра. Отказывался от добычи, уступая ее своему сыну.
Из ступора меня вывел проникновенный голос Эсекьеля. Мы обменялись ничего не значащими фразами, а потом он, нисколько не смущаясь, предложил мне косячок. Как и большинство моих приятелей, я относилась к травке спокойно, даже на работе, поэтому с удовольствием угостилась. Мы курили, устроившись рядышком на узком диване — я и парень, зацепивший меня с первого взгляда… Видя, что интерес взаимен, Эсекьель пригласил меня к себе в комнату. «Да ладно, — съязвила я, — неужели после макетов в этом доме еще найдется на что посмотреть?» Он расхохотался, обрадованный моей враждебностью по отношению к Барросу, и своим хохотом окончательно меня покорил. Вот этого искреннего и заразительного смеха, этой абсолютной интуиции — типа абсолютного слуха, не дающего сфальшивить в тембре, тональности и выборе момента, мне, наверное, сейчас больше всего не хватает. Я скучаю по нему больше, чем по затуманенному утреннему взгляду и мускулистому телу. Тело, если честно, меня вообще уже не волнует. Но вот смех…
Мы вышли на лестничную площадку, к лифтам. Вытащив из кармана ключи, Эсекьель открыл дверь напротив.