— Зачем ты это рассказываешь? — не выдержал Эсекьель.
— А почему нет? — тут же вмешалась Селия и, заверив, что здесь нет ничьей вины, кроме самого Барроса, продолжила расспросы. — Теперь про твою мать и твою. И про сестру. Что вы к ним испытываете?
И снова недомолвки. «Похоже, твой отец на потенцию не жаловался», — резюмировала Селия, глядя на Эсекьеля по-детски изумленными глазами. А я представила, как он подростком вламывается без стука в отцовскую комнату и застает Габриэля, трахающего студентку. Следом всплыла другая картинка: вот Эсекьель, сам уже студент, засматривается на женщин, которых отец приводит в дом, пытается завоевать какую-то из них, но в итоге ее отбивает и укладывает в постель отец. Эсекьель — свидетель амурных похождений отца, Эсекьель — обозреватель плодов чужого литературного труда, Эсекьель — свидетель удовольствия, доставляемого мне другими мужчинами.
Моя мать и наше с мужем нежелание иметь детей тоже послужили темой нескольких сеансов, хотя я и не видела в этом смысла. Маменькины опасения насчет меня я всегда объясняла эгоистичным желанием устраниться от проблем, а вовсе не заботой из чувства любви. Все просто. Любая трудность вызывала у маменьки не желание защитить, а исключительно гнев.
Мы ходили к психологу два раза в неделю. Примерно на десятом сеансе Эсекьель, возможно, из финансовых соображений (хотя большую часть расходов по дому несла я, по настоянию Селии сеансы мы оплачивали пополам), спросил: как мы поймем, нужен нам развод или нет? Она сама нам скажет, придя к какому-то выводу? В ответ мы услышали банальность: психолог не диктует пациентам, что делать. Нужно ждать, слушать сердце, то есть полагаться на бессознательное. Как оказалось, истинный смысл этой фразы нам еще предстояло узнать.
В середине ноября Эсекьель сообщил, что едет на выходные в Вальпараисо, к Перти. Меня он на этот раз не пригласил даже из вежливости — какой смысл, если я все равно откажусь? Перти я недолюбливала и как человека, и как писателя. Два года назад он издал первый роман — Эсекьель его превознес до небес, а мне он показался оторванным от жизни и пресным, несмотря на хороший слог и несколько метких наблюдений. Я воспринимаю Перти исключительно как озабоченного пьянчугу (щеки в красных прожилках, обрамленные нестрижеными, как в далекой молодости, седыми космами), который, не стесняясь присутствующих дам, пялится вслед каждой юбке, отпуская комментарии насчет «булок» и «буферов». «Сиськи как лампы Аладдина», — изрек он как-то раз в ресторане вслед удаляющейся в дамскую комнату спутнице. Он любил похвастаться своими подвигами, поделиться, как кого затаскивал в постель, и охарактеризовать сосательные способности каждой.