– Остановитесь!
Расцепив оружие, мы с Сарасом синхронно сделали шаг назад. Телохранитель музтазхира первым делом провел ладонью по режущей кромке своего меча, с удовольствием убедившись, что она абсолютна цела и не имеет даже зазубрины! С довольной улыбкой он вскинул клинок, демонстрируя его собравшимся, после чего мы одновременно обратили взгляды уже на мой меч.
В груди будто пустота образовалась: в месте столкновения на харалуге осталась четкая, глубокая – не менее половины сантиметра – зарубка. Я проиграл…
Убедившись, что его меч лучше, Дургулель с едва заметной улыбкой – я впервые вижу ее! – негромко заговорил. Толмач почтительно переводил:
– Меч из «небесного железа» весьма крепок, он лучше многих мечей. Но он слабее царского клинка, выкованного на далеком Востоке, и потому твое оружие не может быть принято в дар.
На плечи словно бетонная плита навалилась – опустив их, я низко поклонился, ощущая все сильнее расползающуюся внутри пустоту. Переводчик продолжил:
– Но музтазхиру нравится твоя доблесть, воевода. Дургулель Великий приглашает тебя на пир этим вечером!
Вот это да! Подняв голову, я с растущим в душе ликованием посмотрел на царя аланов – и вновь разглядел след блеклой улыбки в уголках его губ.
Кажется, это добрый знак!
Говорят, что человек, побывавший на войне хотя бы раз, побывал на всех войнах. В чем-то это утверждение справедливо – по крайней мере, если речь заходит о страхе, несправедливости, грязи, боли, голоде и тоске. Но, находясь на пиру Дургулеля, я начинаю подумывать о том, что человек, побывавший на одном средневековом пиру, побывал на всех пирах этой эпохи.
Конечно, я могу и заблуждаться. Но горы печеной дичи на столе и полные братины с хмельными напитками, шум разгоряченных дружинников, бахвалящихся, или что-то увлеченно друг другу доказывающих, или яростно спорящих, неровный свет факелов и удушливая духота – все это я видел не раз. А то, что я сижу за дальним от музтазхира столом, а мой главный здесь противник – византийский посол – находится у самого подножия царского возвышения, все это напомнило мне первый пир у Ростислава. Правда, мой враг, вожак касожских пиратов и по совместительству сын их князя, был воином и при случае принял вызов на поединок. Ромей этого точно не сделает…
А еще присутствие хитрого грека заставляет меня всерьез бояться даже дотрагиваться до кубка с вином. Понятно, сам он даже ни разу не посмотрел на меня за весь вечер, но разве сложно было подговорить, подкупить кого-то из слуг? Нет, умом я понимаю, что с византийской стороны будет чересчур опрометчиво травить меня в гостях у Дургулеля – он явно оскорбится. А оскорбление такого государя, как Дургулель Великий, может быть чревато серьезнейшими последствиями! Но если вдуматься – ромеи ведь по возможности стараются использовать для разрешения конфликта чужие руки и мечи. Ну, повозмущается музтазхир, погрозит пальцем – но, по сути, у Византии нет даже общей границы с Аланией. А вот у Тмутаракани, чей посол из приближенных самого князя погибнет на царском пиру, очень даже есть. И таким образом, греки, даже подставив союзника, все равно столкнут его лбами с собственным врагом. А там, глядишь, и возмущение поутихнет, когда окажется, что у византийцев и ясов уже есть общий враг.