— Какие там могли быть доказательства! — Редер снисходительно посмотрел на адвоката, удивляясь его наивности. — Перед процессом меня пригласил фюрер, он сказал: «Для вас, господин Редер, подозрение должно быть уликой… Вместе попались, вместе должны и отвечать…» Для меня приказ фюрера был главным доказательством.
— Сколько же человек осудили на этих процессах? — спросил Крум. — Хотя бы на главных процессах.
— Я же и говорю — всех, кто попал на скамью подсудимых. Из них к смерти приговорили человек шестьдесят — семьдесят.
— И вы, господин Редер, потребовали для всех смертной казни?! В том числе для женщин… Вы не чувствуете сейчас угрызений совести, господин Редер?
Леонард Крум больше уже не мог сдерживать негодования. Редер с удивлением вскинул глаза на собеседника, уставился на него большими каштановыми зрачками.
— Мне задавали такой вопрос, когда я сидел в тюрьме… Что значит угрызение совести? Я только выполнял служебные обязанности. К тому же потребовать — еще не значит приговорить человека к смерти. Это решали судьи… Они отвечают перед законом и государством за справедливость своих приговоров. Я знаю судью Резе, который вынес больше двухсот смертных приговоров. Он судил по законам, существовавшим в Германии при Гитлере, и американские власти признали господина Резе невиновным… Чего же вы от меня хотите?
— А если само государство и его законы были основаны на беззаконии? Мертвые не могут себя защитить… Я адвокат и по долгу своей профессии, по долгу честного человека обязан это сделать… Хотя бы для того, чтобы наказать виновников их смерти… Обещаю вам это, господин прокурор! — Крум резко поднялся из кресла, дрожащими руками сунул в портфель блокнот, достал из бумажника деньги, бросил их на стол. — Я больше ничего вам не должен, господин обвинитель?
Не подавая руки Манфреду Редеру, он пошел к выходу.
— Вы… вы красный адвокат! — закричал ему вслед Редер.
— И вы потребовали бы для меня смертной казни! — бросил Крум, закрывая за собой дверь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВАРШАВСКИЙ УЗЕЛ
1
В Варшаве ждали приезда нового германского посла. Агреман — согласие польского правительства на кандидатуру Гельмута фон Мольтке — дали охотно и своевременно, но посол почему-то задерживался в Берлине, и это вызывало всевозможные кривотолки.
Был на исходе пятый год режима «санации» («оздоровления») политического строя, установленного Юзефом Пилсудским после военного переворота, поддержанного фашиствующими элементами.
Польские «санаторы», как злые языки называли пилсудчиков, возлагали большие надежды на приезд известного немецкого дипломата. Назначение фон Мольтке связывали с предстоящими изменениями польско-германских отношений. А изменения ожидались значительные, многообещающие… «Дай-то бог!» — вздыхали владельцы пригородных дворцов в Вильнуве, Лазенках… Им вторили хозяева служебных кабинетов на Маршалковской, где разместились правительственные учреждения. «Санаторам» казалось, что они заключат выгодную политическую сделку, которая принесет барыши. Надо оздоровить Польшу, вернуть ей былое величие Речи Посполитой. А решение всех этих проблем, как и в старину, находится там, на востоке, и совсем не случайно старый бронзовый польский король, стоящий на варшавской площади, протягивает обнаженную саблю на восток, в сторону России…