Легко сказать. аллен понимал, что пудрит старику мозги. Когда у них была общая цель, общий враг и готовность умереть за правое дело, то действовали «один за всех и все за одного». Теперь, после того как войну отменили, а оружие превратили в металлолом и древесную стружку, все отдалились и стали «каждый за себя». Восстановительная терапия лишилась энергии.
аллен работал на шлифовальном станке, и спор у него в голове становился все ожесточеннее. Рассчитывая через несколько месяцев отправиться в тюрьму, он еще как-то терпел мысль, что его будут футболить из одной чертовой дыры в другую. Но теперь, когда появилась перспектива перевода в Афины, он мучился надеждой, о которой прежде запрещал себе думать.
В три часа дня Ленни, по обыкновению закрывая мастерскую, сунул голову в дверь:
– Одного не хватает.
– В смысле? – не понял аллен.
– Число не сходится. Одного человека не хватает.
аллена охватило предчувствие:
– Мэссинджера посчитал?
– Последний раз я его видел, когда он пил кофе и разговаривал с тобой.
– Потом он работал на ленточной пиле, – вмешался Зак. – Еще сказал, что нигде больше о нем не будут так заботиться.
– Мать вашу! – аллен вскочил и бросился в мастерскую.
Там, под столом, лежал обрубок руки. В сушилку вел кровавый след.
– Лишь бы живой! Лишь бы живой… – повторял аллен.
Открыв дверь, он увидел на полу тело Папаши Мэссинджера. Рабочий комбинезон насквозь пропитался кровью.
На следующее утро в мастерской только и говорили, что о самоубийстве Папаши.
– Интересно, какие ему устроят похороны, – произнес Ленни.
– Он думал, что всем на него плевать и ему нечего ждать от жизни, – сказал аллен.
– Хорошо бы, чтобы ему включили музыку, – добавил Зак. – Как думаете, будет музыка?
аллен покачал головой:
– Нет, сунут в могилу как попало. Похороны за государственный счет. У него нет родных, некому заниматься музыкой.
– Эх, разрешили бы нам пойти на похороны, – сказал Ленни.
– Держи карман шире, – ответил Зак.
– Похоронная музыка бывает разная. Смотря что человек больше всего любил при жизни, – произнес аллен.
– Да кто ж знает, что любил Папаша? – заметил Зак.
аллен задумался.
– Был один звук, который он любил больше всего на свете…
Он протянул руку и включил ленточную пилу, одобрительно кивнув головой, когда гудение перешло в высокий визг. Зак включил шлифовальный станок. Один за другим пациенты в восстановительной терапии повключали в память о старике все четырнадцать станков и стояли, слушая визг, рев и ощущая вибрацию пола под ногами.