— Вот. Раньше не хотел приходить…
Аттестат был приличный, почти без троек.
И тут мы оба вдруг улыбнулись. И он добавил скороговоркой, чтобы разом все доложить:
— Сейчас на целину, по комсомольской путевке. Потом армия, если возьмут, — и несколько раз сжал пальцы правой, поврежденной руки. — А потом в Москву. Поеду учиться на режиссера. Вы не думайте, эту идею я не бросил. Я почти каждый месяц в театр хожу.
Он секунду заколебался, потом вытащил из пиджака тонкую тетрадь, скатанную в трубку.
— И все записываю. Что мне нравится, а что я бы иначе сделал.
Я хотела взять тетрадку, но он попросил:
— Нет, потом. Без меня. Я вам оставлю! Для вас же писалось.
От чая он отказался и вдруг заспешил, точно, выложив все свои новости, почувствовал, как кончается запас его решимости.
А у меня после его ухода весь вечер не проходило какое-то праздничное настроение…
Сблизилась я со Светланой Сергеевной — классным руководителем параллельного девятого — летом в колхозе. Мы пропалывали кукурузу. Работали вместе с учениками. А вечером надо было чистить картошку. Ею нас снабжали вволю, как и молоком.
Давали нам очень мелкую старую картошку. Две дежурные девочки начистить ее на пятьдесят человек не могли. И вот после ужина все собирались на бревнах около нашего «спального» амбара. В центре — дежурные завтрашнего дня. Перед ними несколько ведер картошки и корыто с водой.
Вокруг усаживались по-турецки ножевики — те, кому достались ножи. Ножей было пятнадцать, и распределял их «кухонный мужик» — третий дежурный, обязанный носить воду, рубить хворост и ворочать казаны.
За ножевиками вольготно лежали сменщики.
Вечер начинался с песен. Они чередовались с воспоминаниями о самых «приятных» классных происшествиях: списываниях, подсказках и других хитростях.
— Ну что вам стоило на экзамене, Марина Владимировна, не заметить шпаргалку! Что вам, жалко было, чтоб я хорошо написал? — заявлял Дробот, собирая в бантик розовые губки.
— На каждом сочинении я надеялся: год кончается, должна же Марина Владимировна человеком стать. Будет за столом сидеть, книжки читать, как в других школах, — вздыхал Рыбкин.
Ребята никогда не вспоминали уроков географии Светланы Сергеевны. Но все равно она считала такие разговоры подрывом педагогического авторитета. И по ночам мы с ней шепотом спорили.
Я восхищалась ее деловитостью, практичностью, собранностью — качествами, которых мне так не хватало. Иногда к ней хотелось прислониться, как к крепкой, прочной скале. Казалось, вот-вот — и мы подружимся. А иногда меня оскорбляла ее начальственная манера, безапелляционный тон, преклонение перед официальными авторитетами; я злилась, скулила и жалела, что поехала в колхоз не с Татьяной Николаевной.