История с Шафаренко долго жгла меня, как незаживающая рана. Ведь во всем я сама была виновата. Я вызвала его доверие. Я его избаловала. И я же его оскорбила, глупо, бессмысленно, поддавшись дурному настроению, обывательскому шепотку.
Эта история имела продолжение. Через несколько лет однажды вечером раздался телефонный звонок. Я сняла трубку.
— Здрасте! Это я. Может, помните? Шафаренко Костя.
Я вздрогнула. Вдруг поплыли перед глазами сцены самых тяжелых месяцев моей работы в школе.
— Что же вы молчите? Я приехать хочу, попрощаться… Или нельзя?
— Ну приезжай, — сказала я холодно.
Он явился через час с огромным букетом красных пионов. Положил их на стол, вынув из газеты. А потом почему-то прикрыл их сверху этой же газетой…
Он не изменился, не вырос, не стал взрослее. Но прозрачные глаза смотрели тверже, спокойнее. И одет он был современно.
Я изумлялась себе. Столько принес он мне боли, разочарования, горечи, а сейчас все точно перегорело.
— Я, понимаете, на целину еду… В общем, решил навестить, проститься…
Странно было видеть, как всегда нагловатый Шафаренко не находил слов. А я молчала, у меня точно комок застрял в горле. Ведь он так меня ненавидел, так унижал, так беспощадно мучил, этот рыжий парень!..
— В общем, надумал я извиниться…
— Не поздно ли?
Он усмехнулся по-взрослому. Теперь я заметила, что внешне он все-таки изменился. Раньше на все замечания он только презрительно кривил губы. И вдруг я поймала себя на мысли, что чем-то неуловимо Костя похож на меня в юности. Я вспомнила Анну Ивановну, наше столкновение, мою неровность… Такое же было самолюбие, страстная благодарность за малейшее внимание и страстная ненависть за обиду — ненависть, непропорциональная обиде…
— Прищемили вы меня тогда здорово. Если бы не мать — натворил бы бед. Я ведь к вам как к самому важному для меня человеку относился… А мне вы точно в душу плюнули… — Он перевел дыхание. Его стесняло мое молчание, но все-таки он договорил все, что решил сказать. Решил заранее, давно.
— Я вам за что благодарен? Что счеты потом не захотели сводить, не утопили. Хотя могли. И очень просто. Я же сам на исключение лез…
Он оторвал кусок от газеты и стал скручивать его в трубку, старательно и сосредоточенно.
— Это до меня потом дошло. На заводе. Когда увидел, что на одном характере и самолюбии далеко не уеду.
— Ты хоть потом учился? — спросила я.
Отчуждение проходило, я снова видела самого любимого из моих учеников, человека оригинального, самобытного.
— Десятилетку вечернюю закончил…
Он, скромно торжествуя, чуть-чуть, в меру для взрослого человека, протянул мне аттестат.