И Андрей сидел. Не ушел. Хотя Рыбкин предсказывал, что он снова струсит, смоется.
Больше того, Андрей был совершенно невозмутим.
Майка заявила:
— Не Марину Владимировну надо песочить, а вот его, поэта нашего…
— Молчи, Погремушка! — тяжело сказал Рыбкин, но Майку унять даже ему было нелегко.
— А почему? Комсомольцы должны реагировать на комсомольца…
— Во-во, ты и реагируй!
И тут встала Света. Она недавно вернулась из больницы. Девочка выглядела еще плохо, хотя шрам был еле заметен. А главное — у нее изменился характер. Стала она замкнутой, колкой. И самовольно пересела на другую парту, оставив Андрея в одиночестве.
Света постояла, дожидаясь полной тишины. И сказала, четко выговаривая все буквы:
— Я прошу не обсуждать поведение Андрея.
Она говорила негромко. И так трудно шевелила губами, точно они у нее замерзли.
— Это почему? — спросил Дробот.
— Это наше личное дело.
И конечно, мое вольнолюбивое вече оскорбилось.
— Ого!
— Подумаешь, принцесса!
— А как же девичья гордость?
Андрей сидел серый. Даже курносый нос заострился.
Рыбкин вскользь глянул в мою сторону и схватился за волосы. Он молчал, не произносил ни звука, но его фигура с поднятыми вверх руками достаточно впечатляла.
Спорщики стали утихать.
— Все? — спросил он потом умирающим голосом. — Тогда продолжим разговор о Марине Владимировне.
Света с облегчением вздохнула. Села.
И потом ребята признали, что я поступила правильно.
— По-комсомольски! — подвел итог Рыбкин.
И на этой истории в классе нашем была поставлена точка.
И никто бы ничего не узнал о моей «проработке», если бы не мой длинный язык. Сама поделилась с Марией Семеновной. Уж очень у меня было хорошо на душе. А она открыла и закрыла один глаз. Ничего не сказала. Думала. И обрушилась только на педсовете.
Светлана Сергеевна ее поддержала:
— Я предлагаю отметить в протоколе, что апелляция Марины Владимировны на собрании к ученикам — демагогия!
— Дошло? — повернулась в мою сторону довольная Мария Семеновна. И на меня поглядела почти ласково. За то, что я дала повод себя воспитывать. Что проглотила порцию наставлений без спора. Кротко. Послушно. Почтительно…
А я представляла свою скорую встречу с Цыганом Именно сегодня, в первый раз, Майка пообещала привести его ко мне домой.
Любовь в нашей школе, как я уже говорила, признавалась с оглядкой. Признавалась, но чаще в художественной классической литературе. Любить имели право Татьяна Ларина и Джульетта, а не обычные девятиклассницы или десятиклассницы.
Вероятно, поэтому все «любовные эмоции» тщательно скрывались ребятами. Мало кто из мальчиков решался открыто ходить вдвоем с девочкой. Даже нежные записки у нас почти не «функционировали». Да и кому хотелось испытать участь одной парочки, которую Мария Семеновна заставила час отдуваться в кабинете и слушать сентенции типа: