Война с аксиомой (Исарова) - страница 9

Именно с этих ребят и началась моя воспитательская деятельность.

Первым оказался Гришка Мунтян, сын директора хлебозавода. Хорошенький мальчик, в прекрасно сшитом костюме. Он сидел на первой парте и постоянно хихикал.

Однажды на уроке математики он стал болтать, и Екатерина Ивановна, прозванная ребятами Козой, попросила его выйти. Он начал мекать по-козлиному. Она послала за мной Шафаренко. Я сидела в учительской и проверяла тетради.

— Что там еще? — спросила я недовольно: из-за этих сочинений у меня не оставалось свободной минуты.

— Та Мунтяну вожжа под хвост попала…

В класс я вошла самоуверенно. Уже недели три у меня легко проходили уроки. Я знала ребят и, казалось, даже вызывала их симпатии. И я чуточку презирала беспомощную Екатерину Ивановну, которая прибегла к моей помощи.

— Пойдем, Гриша, — сказала я, ни секунды не сомневаясь, что он меня послушает.

— А идите вы все… — И этот воспитанный мальчик вдруг выложил весь комплект заборного лексикона.

Екатерина Ивановна всплеснула руками:

— Видите, видите, это какой-то малолетний преступник!

— Встань, Мунтян! — сказала я металлическим голосом.

Он еще больше развалился на первой парте.

Тогда я подошла к нему и стала собирать его портфель. Он презрительно наблюдал за мной, но, когда я хотела взять портфель, оттолкнул мою руку:

— Не лапайте, не ваш!

В эту секунду выдержка моя испарилась. Кровь бросилась в лицо. Я схватила Мунтяна за галстук, подняла с места, и красный туман заволок все вокруг. Мир принял нормальные очертания только через несколько минут, когда мы оказались в коридоре у окна. Рядом стоял Мунтян, бледный, перепуганный, и бормотал.

— Да я ничего, ну, я даже извиняюсь, да перестаньте вы…

Руки у меня тряслись и губы, а из глаз как-то против воли сыпались слезы. Мне было невероятно стыдно. Мне было тяжело. Мне казалось, что я больше не смогу войти в класс. Что это за учитель, которого не слушают и который ревет, как девчонка?..

Я судорожно вытирала лицо ладонью. Платок остался в сумке, в учительской. И тогда Мунтян вдруг вынул чистейший носовой платок, зачем-то встряхнул и протянул мне с таким виноватым видом, словно это был дневник, в который я ставила двойку.

Что мне оставалось делать?

Я взяла платок, поблагодарила, утерлась и пошла с ним в кабинет медсестры. В это время кабинет бывал пуст. И вот в этом тихом уголке, вдыхая запахи йода и нашатыря, я попыталась завоевать доверие смазливого, розового мальчишки с идеальным пробором.

Не знаю до сих пор, что вызвало в Мунтяне прилив откровенности. Может быть, ему стало немного стыдно, что он довел меня до слез? Я услышала, что мать его давно умерла. Жил он счастливо у деда и бабушки, любил их и слушался. Но год назад отец забрал его к себе, а он ненавидит отца, потому что в доме что ни месяц — новая «мама» появляется. Отец избивает его за грубость, за непослушание, а сын ему назло перестал учиться и решил «докатиться до колонии».