Знатоки исскуств с апломбом бездарности, с лёкго-стью балагурили о Да Винчи, Модельяни, Ван Гоге. Они уверяли слушателей, что они знают, кто талантлив, а кто нет. Они забывали про самое главное — про присутствие неугасимого пламени в тех, кто продолжает гореть, несмотря на препоны. Одновременно, «знатоки» ухлестывали за представительницами слабого пола в тяжёлых кулонах из уральских самоцветов, забывая про самую главную заповедь, что только время может продемонстрировать настоящую экспертизу.
Благодаря Дёме, мой коридор, казалось, светился изнутри. Загадочный ветер гулял по нему, обдавая могильным холодом мои щиколотки и пятки. Трудно было сказать, дул ли он из подъезда, с улицы, окна кухни, из-под дверей комнат, или с планеты без названия под номером 306175.
Покраска стен, однозначно, подействовала на моего соседа по коммуналке Леонида и застала его, как он выразился, врасплох. Он поймал меня у туалета, слёзно протестуя и говоря, что в сюрреализме он ничего не понимает. И что направление в целом даёт ему необъяснимую нервозность и головную боль, добавив, что по образованию он простой советский инженер и хочет жить спокойно. Он твёрдо пообещал дать деньги на перекраску, однако, средства никогда не материлизовались. Прямо как в картинах Серафины, франзуской примитивистки, коридор продолжал светиться день и ночь. Наводя одновременно непонятную тоску и возбуждение уходящим в перспективу пространством, действуя на меня так же небъяснимо, как полотна примнтнвистки. Я вступила в корридор и почувствовала, как меня стало подташнивать от навалившегося неожиданного возбуждения, которое психиаторы называют маниакальность. Я подняла батон Бетритдиновой с полу, взяла с полки молоток и прибила его к стене у туалета рядом с металлической табличкой, украденной с трансформаторной будки одним из моих знакомых. «Придурков», как называла их моя мама. «Осторожно! Высокое напряжение!»
«Гугенхейм!» — подумала я. — «А может — даже покруче!».
Я твёрдо решила, что настало время выпить чаю. Но только я зажгла спичку, как полная газа духовка взорвалась. Меня подняло в воздух и швырнуло в коридор, пролетев метров пять в горизонтальном положении, как торпеда, я резко приземлилась в конце коридора у входной двери в квартиру. Запахло полёным. В это время раздался звонок.
Я сидела на полу в коридоре в тонкой эластичной майке с огромной раплавившейся дырой посередине, по краям дыры были английские буквы “Р” и “L” — всё, что осталось от надписи «Плэй Гёрл». Моя чёлка сгорела и торчала ёжиком у самых корней волос, ресницы исчезли. Всё это время газ сочился из духовки, потому что вместо чёрной ручки я повернула бывшую красную, превратившуюся от времени, пыли и сала в тёмно-коричневую.