— Не будет мне прощения… — все тем же глухим голосом произнес он.
Совка побледнела и как-то вдруг сразу же замерзла: ей почудилось, что сейчас не жаркий июль, самая середина, а бесснежный декабрь с пронизывающим, колючим, завывающим ветром, от которого никому не спастись, — от него всем делается неуютно, а земля, не дождавшись снега, трескается… Да ведь убежал-то он из-за нее, из-за Совки! И она ждала, когда он скажет об этом… Сама она не могла спрашивать: а вдруг все не так было?
— Молчал ты долго…
В ее голосе укор, сожаление, а взгляд говорит о другом: «Ну и что, что молчал? Никто ни на кого давно не сердится! Ведь правда, Федя?»
Она помолчала и с какой-то непонятной уверенностью закончила:
— Все мы теперь, Феденька, другие стали… Все виноваты, а значит, никто!
Под этим «все виноваты, а значит, никто!» подразумевалась война, все переменившая и все перепутавшая не только в Совкиной и Фединой жизни…
Он взял ее за руку, за пальцы, которые никак не хотели грубеть от грубой работы, долго смотрел в зеленые и спокойные, как лесная глушь, глаза.
— Совка, милая… Как хорошо, что мы встретились… Какой же я был…
И тогда совсем другим голосом — до головокружения нежным — Совка сказала:
— Я и не сомневалась, что вернешься… Только думала: с женой приедешь, и обязательно она красивее меня будет! — Совка поколебалась, не зная, надо ли говорить дальше. — Ну, да теперь-то что жаловаться. Встретились же… Вот только ни ты, ни я не знаем, что делать, стоим как заколдованные… Может, Федя, отойдем от окон?
Они прошли вдоль дороги по зеленой мураве, чистой и высокой возле дома Редчанковых, остановились между домами и через голубоватый лиственничный тын видели далекие и в то же время близкие Саяны со снежными вершинами, широкую у моста речку, с которой доносились голоса купающихся ребятишек, огород Редчанковых и Аграфену, бесшумно выгонявшую оттуда куриц. И то, что она старалась не шуметь — не кидала в куриц комками засохшей земли, не кричала и не хлопала в ладоши, изображая таким образом какую-то хищную птицу, было для них хорошим признаком: смирилась Аграфена, не будет препятствовать их счастью!
Совка вздохнула, повела упругой девичьей грудью, чуть шевельнула бедрами вправо, влево, будто хотела сказать: «Вот, смотри, целая осталась, ничего со мной не сделалось! Вся твоя до капельки… И ничьей больше не буду!» Совка довольна-предовольна: помнит Федя, не забыл кукушкины сапожки!.. Не в силах скрыть своей радости, она потихоньку, как будто боялась, что ее услышат, засмеялась и совсем близко придвинулась к нему, обняла. Огромные зеленоватые глаза ее заблестели. Через минуту ему уже казалось, что есть возможность начать все сначала…