Невпопад, видно не справился еще с волнением встречи, откликнулся и Федор:
— А и свое взять — смелость нужна.
Выражение Совкиного лица вдруг сделалось веселым.
— Федя, что это со мной: одна я говорю!
— Нет-нет, рассказывай.
— Где же я остановилась…
Он помог ей вспомнить.
— Да, бабушка один раз слово с меня взяла, что буду молчать, и рассказала, как дяде Игнату на тебя ворожила! Я ей сначала не поверила… «Ну-у, — говорю, — это на дядю Игната непохоже! Он же такой серьезный…» Бабушка отвечает: «Был бы несерьезный, я бы и говорить не стала! За кого ты меня принимаешь?»
Федор, стараясь оправдать отца за невинную слабость, рассказал Совке, что на фронте и не такое было: под бомбежкой, артобстрелом, или когда бьют по твоему танку прямой наводкой, и кажется, ну все, конец, тут, бывало, и перекрестишься… И дело не только в том, что живому хочется остаться — это само собой, — хочется жизнь свою подороже отдать, чтобы другим, за тобой, легче было…
Потом они стояли возле начальной школы, расположенной в большом старинном доме с высоким крыльцом и открытой террасой. Ученику, выходившему из коридора, сначала бросался в глаза сосновый лес, а уж затем справа дома, болото с речкой и под горой мост с перилами; с террасы через проулок видны были только перила. Слева, на бугре, колхозное поле с островком березового леса, через который шла дорога в Кутулик. По сторонам дороги росла пшеница, и ласковый ветерок доносил в деревню ни с чем не сравнимый пшеничный запах, который ничто не могло победить. Через штакетник видно просторную, величиной с футбольное поле, ограду с высокой травой, соседний огород, кончавшийся возле самого леса. В этом лесу на больших переменах, еще до войны, они ели переспевшую бруснику и заячьи ягоды…
Северная стена школы обшита новеньким тесом, будто напоминала о том, что большой старинный дом не вечен. В школьном огороде не было бани, и Федор не мог понять, куда она девалась.
— Сгорела, — ответила Совка и рассказала, как зимней ветреной ночью носила воду из китайцева колодца и обливала школьные стены…
— А вон и моя доченька идет, — ласково проговорила Совка. — Посмотри, какая выросла!
Федор смотрел в сторону медленно идущей девочки — как будто в свое и Совкино детство! Необъяснимое волнение, еще большее, чем при встрече с Совкой, охватило его, и он не знал, как с ним справиться, да и надо ли было справляться — никогда не испытывал он такого чувства! Оно было необъятным, как мир, который невозможно вместить в себя, и от этого сердце сжимает мгновенная радость или мгновенная тоска, а скорее всего и то, и другое вместе! Радость — что довелось испытать чувство, которое дается человеку в редкие минуты, а может быть, никогда, и он благодарен судьбе, что она подарила ему такой миг! Тоска — что это чувство, наверное, никогда больше не повторится, и он заранее жалел об этом. На глаза навертывались радостные слезы, которых он не скрывал, и все виделось ему в тумане, через который пробивались яркие солнечные лучи…