— Наверно, днем потерянные колосья подбирает, — сделала предположение Нина.
— Днем, тебе говорят, никого нету… Днем там ездят, и никого не видели.
Галя покачала головой:
— Жнет крадучись… Зачем? Это же…
Еленка обвела всех взглядом, отодвинула недопитую рюмку, тяжело вздохнула:
— Не хотела я вам говорить…
— Да мы уж сами догадались, — робея, проговорила Нина, и выражение ее лица изменилось: из задумчивого оно сделалось плаксивым.
— Шура жнет, — совсем тихо сказала Еленка. — Вы только, бабы, представьте: ночь, луна светит, на семь километров ни души, и одна жнет, торопится… И это уже котору ночь…
Еленка долгим взглядом смотрела через болото на высокий лес, за которым еще перед войной появились маленькие ильинские поля, которые только недавно закончили корчевать — так много до последних лет стояло на них гигантских лиственниц и высоких пней. Теперь два поля соединились в одно, а на маленьком, третьем поле, которое было еще дальше от деревни, и работала по ночам Шура.
Галя зябко передернула плечами и, ни на кого не глядя, проговорила:
— Что-то зашло ей в голову… Докторам бы ее надо показать.
— Только стронься, потом никто не поможет, — уверенно сказала Еленка.
— А ты че, была доктором? — спросила у нее пригорюнившаяся Нина.
— Не была, а знаю.
— Ты у нас профессор, — сказала Нина. — Мы уж, так и быть, не будем с тобой спорить.
Женщины объяснили, кто из них где живет, пригласили в гости и, полюбовавшись букетом цветов на подоконнике, ушли.
Когда не осталось никаких сомнений, что деревня доживает последние дни, я как-то иначе стал на все смотреть. Раньше, бывало, когда мои отец с матерью были живы, я то сено кошу, то дрова заготавливаю, а в свободную минуту еще за грибами, за ягодами схожу; теперь же, когда мы с женой вот уже третий раз жили в пустом доме и делать ничего не надо было, только приготовить поесть, я даже за ягодами не хотел ходить. Мы слонялись по опустевшей деревне, а если уходили в лес, то недалеко и ненадолго.
Один раз, подходя к нашему дому от реки, с огородов, я взглядываю на окна и вздрагиваю: из крайнего к старой избе окна смотрит до боли знакомое женское лицо в платке с яркими алыми цветами. И тут же я вспомнил: это маки в старом кувшине освещены последними лучами солнца, стекло блестит, и кажется, что в окно из избы смотрит женщина в платке…
Я вдруг обнаружил, что мне интересно сидеть на высоком крыльце нашего дома, с которого хорошо видны болото, возвышающийся уступами лес и вершины Саянских гор. Я ничего не мог с собой поделать: ну вот, иду за водой, за дровами, утром растапливаю плиту, помогаю жене, только чтоб не останавливаться, и неожиданно обнаруживаю, что сижу на крыльце или на поваленном заборе на огороде, смотрю на исчезающую речку, меняющиеся облака, на лес, чей-нибудь дом или колодец… Знаю: все это уйдет, только лес да облака останутся, ну и дорога еще, та же самая дорога… И я смотрю на дорогу до боли в глазах…