– Еще не съездили туда?
– Куда же двинешься без паспорта? А вы разжились уже?
– Где там. И не светит. Живу с профсоюзным билетом…
– Просто беда, – грустно подтвердил человек в шляпе. – Как и всегда у нас, до конца не додумают. Хорошо, что милиции теперь не до нас с вами. Если кооператив с паспортами не поможет, то…
– Так–то оно так, – согласился первый. – Однако же теперь торговля по паспортам, и визитки вводят, а работы нет и пенсии тоже. Хорошо еще – я после себя оставил малую толику. Дети спорить не стали, отдают понемножку. Тем и сыт.
– Повезло, – сказал обладатель шляпы. – А мое все пошло в доход государству. Так что скоро с этой вот шляпой встану в подземном переходе где–нибудь тут, близ Арбата…
– Не подадут, – сказал долговязый уверенно.
– Отчего же?
– Выглядите благополучно.
– О, это ненадолго.
Оба докурили, долговязый бросил окурок и затоптал, второй погасил слюной и сунул в карман.
– Ну, всего вам доброго.
– Будьте здоровы!
И они разошлись: один – направо, к кольцу, второй же прямо, под уклон, к набережной Москвы–реки.
II
Тогда из темноты, из–за строительного забора выбрался на тротуар Тригорьев, участковый инспектор милиции, Павел Никодимович.
Он не затем оказался за забором, чтобы подкараулить и подслушать разговорщиков. Он незадолго до тех двоих проходил тут же и ощутил вдруг сильное желание укрыться от возможных взглядов, хотя и сознавал в этом некоторое нарушение порядка. Тригорьев и воспользовался забором как укрытием, а тут подошли эти люди, и сперва выходить при них показалось неудобным, а потом очень заинтересовал разговор. Вот отчего инспектор только сейчас показался.
Нечаянно услышанный разговор заинтересовал потому его, что в нем прозвучало слово «паспорт». А участкового инспектора капитана Тригорьева с недавнего времени как раз заботило то, что в пределах его участка стали чаще обычного возникать люди, лишенные этого первого и основного признака гражданства. Выяснялось это чаще всего в магазинах, где хотя и далеко не всегда, но требовали все же предъявить названный документ. И не рвань какая–нибудь то была, но люди внешне вполне приличные. Вот как эти двое.
Какая–то должна была быть тому причина. И Тригорьеву хотелось ее установить. А кроме того, было в разговоре и еще нечто странное, капитан только не сразу уловил, что именно. Но – было.
Он уже начал над этой странностью раздумывать. Но тут из–за угла Второго Тарутинского переулка показался Лев Толстой, и участковый инспектор прервал свои размышления, чтобы вежливо первым поздороваться.
Нет, это совсем не то, что вы подумали. Лев Израилевич Толстой был старым одноногим евреем, инвалидом войны, а по профессии – сапожником. И капитан Тригорьев поздоровался с сапожником первым не из уважения к литературным заслугам последнего – Лев Израилевич и писал–то не очень правильно, с образованием у него был недобор, – а потому, что уважал инвалидов войны, а что Толстой был евреем, так тем более можно было поздороваться первым, чтобы лишний раз подчеркнуть, что перед законом все равны.