Мне снова снится сон – тяжелый, тревожный и чересчур яркий для того, чтобы быть обычным. Я томлюсь в тесной клетке, откуда нет выхода. Вокруг – мрачные черные стены, сдавливающие меня со всех сторон, подо мной – такие же черные плиты, сквозь которые невозможно сделать подкоп, сверху – низко нависший потолок, заставляющий то и дело униженно пригибать голову. И я сижу в этой тюрьме годы… столетия… безнадежно исследуя холодный камень в попытке когда-нибудь отыскать хотя бы крохотный шанс на спасение.
Сжавшись в комок, я затравленно смотрю на окружающие меня стены.
Ненавижу… Аллар милосердный, как же я их ненавижу!
Да… когда-то эта ненависть была обжигающей. Когда-то она была сродни бурлящей лаве, готовой вырваться на волю при малейшей оплошности тюремщика. Но с годами бушующая ярость угасла, постепенно перекипела, притихла, смирившись с уготованной ролью узницы. Много раз потерпев неудачу, она все-таки сдалась на милость победителя. И теперь лишь изредка напоминает о себе вялыми всплесками недовольства. Например, такими, как сейчас, когда дежурящий снаружи охранник спит и какое-то время не может меня услышать.
Впрочем, какое мне теперь дело до этого смертного? Одного из многих, кто когда-то решил, что сумеет меня обмануть?
За время моего заточения их было немало – хитроумных двуногих существ, желавших меня подчинить. Двуличных, изобретательных, коварных… так много, что я уже даже не запоминаю их лиц. Сперва они внимательно смотрят, стараясь разглядеть то, что от меня осталось. Потом пробуют разговаривать. Просить. Говорить красивые слова и что-то обещать. Затем уже требуют, не получая ответа. Наконец, злятся и отбирают то, что им нужно, насильно, на удивление верно угадывая моменты моей слабости и точным ударом ослабляя меня еще больше.
Так было много раз. Одинаково. Противно. Лживо. Один и тот же сценарий. Одни и те же слова и увещевания. Один и тот же обман… но, к счастью, он никогда не длится слишком долго. Столетие-два-три – и смертные меняют друг друга, уступая почетное место тюремщика и гордо именуя себя хранителем…
Глупцы. Настоящий хранитель давно покинул меня и больше не откликается на зов. Когда-то давно он еще пытался сюда пробиться… а его младшие дети и сейчас еще стараются ему помочь. Причем иногда я даже слышу их жаркое дыхание возле своих границ и смутно ощущаю их тоску и безнадежное отчаяние… но они слабы… теперь они стали слишком слабы, чтобы сломать прутья моей темницы и помочь мне обрести свободу.
Увы. Надежды ни у кого из нас уже не осталось. Даже у меня. Впрочем, сил не осталось тоже – прошли тысячелетия с тех пор, как меня заключили в проклятую клетку. Немного, конечно, для того, кем мне доводилось быть, но если каждый миг от души забирать по кусочку – что от нее останется на исходе всего лишь одного тысячелетия? А что останется, если этих тысячелетий прошло не одно, а гораздо… гораздо больше?