— А ну его, пусть идет!
Настя повзрослела за минувший год: и вытянулась, и округлилась, удивляя завистливых подруг своей изящной женской статью, и лицо ее, ребяческое, смешливое, сделалось выразительнее, спокойнее. Это была уже не зеленая девчонка из «комсомольского подлеска», а вполне сложившаяся девушка с прирожденными мягкими манерами. Леонид неожиданно сопоставил ее с грубоватой Зинаидой и тут же выругал себя за нелепое сравнение.
Всю неделю они провели вместе: ходили в драматический театр, на премьеру киршоновского «Чудесного сплава», смотрели без разбора, подряд все фильмы (благо, для Настеньки не существовало теперь никаких запретов!), катались на лодке по Уралу. То были солнечные, безветренные дни середины осени. Легко было на душе. Единственное, чего боялась Настенька,— это чтобы не проснуться от такого счастья: как-нибудь невзначай не спросить Леню, надолго ли он пожаловал в Южноуральск. Но он сам сказал безжалостно и деловито, проводив се до общежития:
— Завтра отбываю в Москву с ташкентским поездом.
Она плохо спала ночь, пришла на вокзал полубольной. Леонид говорил ей что-то о своем учении, о бессердечном поступке Зинаиды, о твердом намерении встретиться с Зиной хотя бы еще раз, напоследок. Настя все поглядывала на часы и, не выдержав, спросила:
— А когда мы теперь увидимся?
— Вот уж не знаю,— в замешательстве ответил он.
— Неужели я тебе не нравлюсь? — теряя всякую надежду, повторила она свой вопрос, необыкновенно дерзко прозвучавший там, на массовке в Ярском ущелье.
— Давай условимся: будем на всю жизнь друзьями,— торопливо заговорил Леонид.— Ты — добрая, отзывчивая сестра Зины, сестра моей любви. Пойми же, наконец, и не сердись, дорогая моя, милая...
Поезд тронулся.
— Ты, Леня, еще пожалеешь, пожалеешь обо всем! — едва успела она крикнуть ему вдогонку.
«Так старшие сестры и заслоняют собою младших»,— в горьком раздумье возвращалась Настенька с вокзала...
Долго-долго издали следила она за Леонидом. Уже давно Зина вышла замуж за Егора Речку, уже все подруги ее определили свою судьбу, уже Родион женился — «на зло тебе»,— как говорила мать, а Настя все верила, что Леня вернется, все ждала. Накануне войны до нее дошел слух, что и Леня стал семейным человеком. Еще с год помучилась от ревности. И стала понемногу забывать. Потом вернулся с фронта Сухарев, раненный в танковом бою под Ростовом (жена его, врач, погибла в окружении под Киевом). Слабое, противоречивое чувство к Родиону, разгоралось медленно, с перебоями,— казалось, вот-вот потухнет. И вдруг вспыхнуло, в миг осветило жизнь: она полюбила его поздней, сильной и, верно, самой безотчетной любовью...