— Совсем жалкий грешок, — сказал Маджурин занимавшемуся утру. — Чтобы показать, что краду шубу, и буду улыбаться. Ох, и дубье ж эти безгрешные люди. Какая, мол, шуба? Какая улыбка? Не спешите поперед батьки. Имейте терпение, и все узнаете.
Кто закостенел в постах, тому претит покорность. Рано или поздно потянет на разбой, как ни думай, как ни держи в чистоте свою совесть, — единственное, на чем держится мир, как отметил в своей хронике старичок Оклов. Выходит, чтобы не умереть, нужно подчиниться злу? Тогда какой смысл оставаться в живых?
Маджурин прошел два-три перекрестка и оперся спиной о забор, за которым уже сияли окна дома. В воздухе носились запахи утренней еды. Он размышлял у забора: какой бы грех сотворить?
Самое подходящее — застрелить какую ни на есть собаку. Он вырастил почти всех собак села, если и убьет одну кудлашку, никому вреда не будет.
Пройдя еще два перекрестка, Маджурин очутился возле Венца. Рядом сквозь ветки палисадника заиграл свет, и он услышал, что Никола Керанов умывается перед крыльцом своего домишки, спрятавшегося за деревьями.
— Выстрелю раньше, чем он ударит в клепало, — пообещал себе Маджурин и закурил.
Он поспешил на собачий лай, хрипло разлившийся по ту сторону хозяйственного двора. Льняные крапинки и кошачий глаз сигареты мелькнули в темном дворе по другую сторону Венца. Тонкая, похожая на борзую, собака с маленькими породистыми ушами бросилась на Маджурина. Он вспомнил, что прошлым летом был здесь в гостях. Они сидели в доме за столом, дверь была открыта, собака вбежала в комнату и укусила его за руку. Он вспомнил, как нашел в яме слепого щенка, как поил его ослиным молоком; щенок отъелся, повеселел, и он подарил его своему корешу, а тот уступил собаку за трех гусынь хозяину этого дома. Маджурину вспомнилось, как он дул в замерзшую пасть щенка, чтобы согреть его кишки. Сейчас пес лаял на него, во влажном дыму пасти было его собственное дыхание, когда-то вдохнувшее жизнь в щенка. «Злая псина, добрая псина», — Маджурин попятился, обороняясь двустволкой. Он не злился на собаку, пусть себе лает, — откуда ей знать своего благодетеля. Но он и понюшки табака не даст за благодарность; так рассуждал человек, лишенный корыстолюбия. Когда он вышел на улицу, собака замолчала. Минут через пять-шесть он обогнул Венец и попал в другой двор, поросший деревьями и щирицей. Здесь его настиг голос керановского клепала, и он юркнул в щирицу.
— Опередил меня Кольо, — Маджурин вжался телом в росяные кусты. И стоял не шевелясь, выжидая, пока народ пройдет на хозяйственный двор.