После похорон Йордана прибрала дом и осушила слезы, а через две недели нашла себе второго мужа: Лукана из Тополки, прозванного Хромым Треплом. Андон, десятилетний мальчишка, плохо спал ночами, ему снились удары плетей и уханье снежных лавин. По утрам он просыпался с красными пятнами на шее, в них пылали отметины его ногтей. Керанов взялся исцелить его.
Как-то зимней ночью он разбудил Андона стуком в окно. Паренек, предупрежденный заранее, оделся и вышел в темноту, мокрую и белую: валили крупные, теплые хлопья снега. Керанов был в белых обмотках и белом ямурлуке с капюшоном. С одного бока ямурлук топорщился жесткой складкой, только зоркий глаз мог приметить, что под ним спрятан обрез. На сельской площади мальчишка, одетый в черное пальто и черные сапоги, подлез под ямурлук и прижался к Керанову рядом с обрезом. Они пошли дальше сквозь белые рои черной ночи. Казалось, будто вдоль слепых дворов двигалась фигура, сопровождаемая хриплым собачьим лаем. На околице за пустой дорогой бодрствовали под навесом, крытым жестью, два молодых жандарма, приговоренные к смерти именем народа. Они ели сало с ломтями хлеба, которые подсушивали на раскаленной печке, и говорили о своем везении, не подозревая, что сквозь ночь к ним приближается смерть. Смерть затаилась под белым ямурлуком, в белых обмотках среди белого снега, и только черные сапоги мальчика говорили о том, что возмездие близко, что оно неудержимо приближается к навесу. Но прежде чем Керанов с Андоном миновали крайние дома, случилось странное: две черные полоски застыли в снегу и в тот же миг засеменили обратно к селу.
Мальчишка начал всхлипывать под ямурлуком. Керанов две недели учил его стрелять в глубоких долинах, в тумане, полном галдежа невидимых уток, и парень догадывался, что это неспроста, что его учат стрелять по врагам. Керанов намеревался захватить жандармов врасплох, чтобы мальчик мог беспрепятственно убить их. Но у самой околицы ему вдруг пришло в голову, что парень видел убийц всего раз и не запомнил их лиц, что он не подозревает о великой вражде, существующей в мире, и после событий этой ночи, охваченный жаждой мести, начнет без разбору уничтожать все живое.
После Девятого народ понял, что Михаил Кехайов помогал хорошим людям. Андон же, который только что кончил местную школу, начал позорить с имя отца. Он вытянулся, исхудал, взгляд у него был пристальный, как у куницы. Суровое, рано возмужавшее лицо часто обливалось потом. В складках прямого носа залегла ярость. Он истязал себя голодом, ходил в рванье, спал в амбаре на деревянном топчане. Садясь есть, плевал в тарелку Куцого Трепла и пускал ему за ворот собачьих блох. Терроризировал село — масляной краской рисовал свастику наворотах приспешников старой власти. Если бы в селе не чтили память отца, Андона выжили бы из Яницы. Сельчане пожаловались властям в Нова-Загору. Керанов и Маджурин получили запрос: «Почему не принимаете строгих мер? Гражданин Андон Кехайов настраивает народ против народной власти!» Керанов отвечал, что гражданин этот — еще мальчишка, делает зло, не ведая, что творит. В околии разгневались: «Керанов, да у тебя, видать, совесть уснула. Одумайся, кого ты защищаешь?! Тебе известно, что такие действия нас угробят?» Никола Керанов продолжал отстаивать паренька: мол, когда-то он был жестоко избит возле герделских скирд, тогда он был ребенком, не понимал, за что его бьют. Как при всякой боли, не находящей опоры во вражде или гордости, в уме или сердце, жестокость резанула прямо по живому, породила озлобление. Но он уверен, что паренек сам разберется во всем.