Керанов поднялся на холм и замер, весь в зеленых отблесках побегов. Бандерица возвращалась в свои старые теплые заводи. В люцерне за рекой звенели птицы.
— Прекрасно, прекрасно, — сказал Керанов, забыв, что опьянение может его погубить.
Пятьсот гектаров земли уже кормили засаженные площади. Весь сад — полторы тысячи гектаров — жаждал плодоношения. «Первый шаг сделан, остается сделать еще пять в теплые и благодатные сезоны близких двух-трех лет. Надо придумать имя новому участку, — подумал Керанов, — а потом, когда засадим весь сад, — и второму, третьему, четвертому, пятому». Он спустился в долину и сам не заметил, как пробродил по ней до наступления апрельского вечера: наносил на карту то будущие бетонные порожки, где уровень воды спадал, то малые насосные станции — там, где почва была выше русла. К закату он дошел до скал Ерусалимского склона. Долина лежала, украшенная коричневатой рябью, оставленной тихими весенними дождями.
— Долина будет жить, — сказал себе Керанов.
Он начал подниматься по крутому склону, глядя на тень хребта, старался заглянуть в будущее. Бед он там не видел, только легкое беспокойство оттого, что еще не одобрен проект облегчения. «Хорошо, что есть хоть одна тревога», — подумал Керанов, выходя на перевал. На камне сидела Милка, вытянув вперед ноги, и по-девичьи мечтательно наслаждалась свежестью расцвеченного зарей уходящего апрельского дня. «Она была с Андоном Кехайовым», — ожег Керанова страх за ее судьбу. Пусть он сам назначил Андона браковщиком (тогда, несколько лет назад, другой работы в хозяйстве для зоотехника не было), он не мог забыть оскорбления, нанесенного ему Андоном. Он все ждал, что в его груди возродится трепет, охвативший его у герделских скирд, когда беспомощный ребенок уснул у него на руках. Тогда он, хотя был старше мальчишки всего на семь лет, поклялся быть ему вместо отца. Теперь же, когда он думал о том, что Андон Кехайов может вновь отплатить черной неблагодарностью, душа его молчала. Керанов поручил Андону собирать сведения о злобе дня, которую потом при помощи проекта облегчения можно будет задушить; он хотел простить Андона, но сам еще не был уверен, что готов к этому. Некогда он заверил Эмила, что, если тот погибнет, его дочь не будет сиротой. Сейчас он спрашивал себя: найдет ли она в Андоне Кехайове друга? Может быть, ее любовь вылечит его истерзанную душу? А если она не выдержит? Девушка, услышав шум внизу, внезапно обернулась и увидела, что Керанов карабкается по расщелине с песчаными осыпями. Она бросилась к нему, схватила его за руку, и они вдвоем, шаг в шаг, удар в удар сердца, вылезли на скалу. Керанов, расправив плечи, вытянулся в струнку, достал мятый платок и отер лоб. Он начал было говорить про сад, но понял, что она не слушает, утопает в своих девичьих мечтах. Тогда он внезапно спросил, знает ли она, почему левая ладонь у Кехайова — с вмятиной? Она глянула на него со скрытой боязнью.