Жарынь (Вылев) - страница 5

Она пересекла холм, и в глазах у нее просительно затрепетала желтая листва персиков. Под кожей деревьев неслышно струился сок. Он тек вниз, к корням, на зимовку, и все же откладывал зелень в стволах. У подножия холма под сапогами застучала речная галька. Сухой звук рассек тишину, словно отцовский пулемет. Милка никогда его не слышала; она узнавала его горячий треск в голосах людей, сохранивших в памяти живой говор оружия. Пройдя песчаную полоску, Милка оказалась в долине. Полторы тысячи гектаров земли лежало вдоль берегов речки Бандерицы. Осенняя вода, уже забывшая о лете, укрытая темным паром, высоко стояла в берегах. Долину сдавливали окрестные холмы, по другую их сторону грузно лежали Светиилийские возвышения, которые обрывались глубоким долом. Одним концом дол, изгибаясь вдоль крутых обрывистых скал, выходил к Тундже, другим — к высоким горам. Сквозь кружево желтой листвы Милка взглянула на скалу. Там ее отец два часа отбивал атаки целой роты жандармов-карателей. И было ему тогда на десять лет меньше, чем ей теперь. Милке казалось, будто она слышит гневный грохот пулемета. Под его треск она осматривала утомленную землю, лежавшую между деревьями. Ей, как и когда-то, захотелось украшать землю. Отец стрелял по врагу, чтобы его товарищи смогли разорвать черный круг смерти. Его взяли полуживым. Мать под стражей привели в полицейский участок Яницы: она должна была подтвердить, что раненый — не кто иной, как Иван Куличев (партизанская кличка Эмил), политкомиссар шестого отряда. Ночью он умер. Жене не разрешили похоронить его. Наспех, трусливо, как поступают слабые противники, его закопали среди холмов Бандерицы. Милка не помнила отца, но он жил в ней и томил ее своей высокой смертью.

Солнце поднималось не спеша, без летних скачков. Милка ощупывала глазами желтую листву. Признаков истощения не видно, но она знала: если не освободить деревья как можно скорее от бремени плодов — весной их зелень не воскреснет. Милка предугадывала этот ужасный миг давным-давно, с того часа, когда Андон Кехайов сменил Николу Керанова. Сознавала, что в руках Кехайова деревья умрут ранней смертью. Эта смерть угадывалась издалека, по набегу неплодородия. Персикам полагается пятнадцать лет жизни, а они погибают раньше времени, не успев родить положенный плод.

Против воли покинув Яницу, Милка работала в соседних хозяйствах юга, потом ее назначили инструктором окружного комитета партии. В то самое время, когда имя Кехайова плыло на волнах славы, она требовала прекратить истощение земли. В комитете считали, что она преувеличивает опасность из-за личной неприязни к Кехайову. Милка подавила гнев и стала жить с бесплодной мукой в душе, выжидая, когда в комитете наступят перемены. Действительно, пришли новые люди, они поднялись из глубин и принесли в комитет свежее дыхание жизни, от которого потихоньку-полегоньку начало таять канцелярское самодовольство. Милка, которую избрали секретарем по сельскому хозяйству, решила встать на защиту природы в Янице. В комитете понимали, что это необходимо, но выжидали, когда у самих яничан заболит душа. Поймут люди, в чем корень зла, — с благодарностью примут вмешательство. В противном же случае они углядят в нем нажим сверху и выйдет еще хуже. Но Милка твердила коллегам, что неразумно ждать, пока люди возьмутся за ум. Гибель садов можно предотвратить. Нужно браться за дело уже сейчас, в пору бабьего лета. Если так уж нужно ждать приближения развязки, то она уже близка: Кехайов впал в слепую ярость, а в окрестностях разразилась «желтая лихорадка». Недавно бюро комитета утвердило исключение из партии троих, тоже впавших в слепую ярость, но «желтая лихорадка» вызвала недоумение. Милка объяснила, что странное поведение глухонемого Таралинго, Куцого Трепла и Сивого Йорги, которое в округе называют «желтой лихорадкой», служит мерилом морального и социального климата этих мест. Здесь, на юге, их называют жителями конца света, а именно они, подобно листве или коже человека, такие же голые, не защищенные ни покровом лжи, ни покровом мудрости, первыми чувствуют заморозки жизни. Ее настояниям уступили. За три дня до ее отъезда в окружной центр пришло письмо от Кехайова: он писал, что, кого бы ни командировал комитет в Яницу, получится только вред; правильнее всего посторонним вообще не появляться в селе, он сам поведет борьбу за спасение садов. Кехайов не писал, как именно собирается поступить. От умолчания, как от любой тайны, попахивало подлостью. Милку попросили выехать немедленно. Бюро дало последнее напутствие, два варианта действия, — или дать массиву погибнуть и заткнуть дыру ссудой в несколько миллионов, или же спасти сады, причем сельчанам придется покрыть убытки с лихвой. Главное — не допустить образования пропасти между местной властью и народом.