— Отец, ты ведь не дома, а в лесу.
— Ну да! — сказал Трепло. — Я же разулся и лег. Ага, теперь я «отец»? А когда ты меня позорил, так я тебе был никто… Постой, а ведь я и правда в лесу. Ты куда это меня завез, чума проклятая. Э-э-эх, никому верить нельзя, ни скотине, ни человеку.
Трепло спрыгнул на траву, с трудом удержавшись на здоровой ноге, грубо оттолкнул руку приемного сына, описал около телеги крут широким и неуклюжим кульгающим шагом и остановился по другую сторону осла.
— Ты чего воешь? — спросил Андон.
— Как не плакать-то! Упустил ярмарку в Ерусалимском. Выехал утром и раным-рано явился к Йорги. Выпили по конскому стаканчику вина, по ведру то есть, я ему, корешу, и говорю: «Соснуть, что ли?» Лег в крапиву, просыпаюсь, гляжу: на дворе темно. Рядом сидит Йорги, я ему говорю: вроде ведь днем мы сидели за столом, а он мне: был, мол, день, а теперь уже ночь. Пропустил ярмарку, теперь жди целый год, а тогда еще неизвестно, буду ли блажить. Хотел спросить таких-то сынов, знают ли они, где родилась жена Кара Кольо.
— Ничего, ничего, — успокоил его Андон, — есть и другие праздники. Вы бы лучше взялись за ум. Вашей дурью народ пугаете. Сивый во дворе спит, а Таралинго куда-то закатился на жеребце.
— Я проспал ярмарку, и они вернутся в русло, — отозвался Трепло.
— Слушай, отец, — сказал Андон, — ты в «желтую лихорадку» веришь? По мне, это чистый идиотизм.
— Конечно, — отвечал Трепло, — это старичок Оклов выдумал, будто есть «желтая лихорадка». Просто в нас вселяются убийцы божьи.
— Что в лоб, что по лбу.
— Верно, Андончо. Сердимся на то да на се. Мы тоже люди.
Трепло еле стоял на ногах. Андон подсадил его в тележку, и тот моментально захрапел в сене. Андон вывел осла из рощи, сунул ему в зубы прут, связал его за ушами, и животное покорно засеменило к Тополке. Протрусив с полкилометра, оно почуяло близкий хлев и понеслось собачьей рысью. Андон вернулся в рощу, лег под куст на сухую прошлогоднюю траву. «Эх, братцы, — подумал он о Керанове, Милке и Маджурине, — все бы вам деликатное обращение. Я бы взял этих чудаков да вздул как следует, знали бы они «желтую лихорадку». Погубит нас мягкосердечие, как тогда…» Он продолжал считать, что, если бы десять лет назад Трепло, Йорги и Таралинго не сдурели, Маджурин и Керанов не вернулись бы так рано в Яницу. Жалко, что он тогда не запер этих блаженных в подвале с Асаровым, Перо и Марчевым, чтобы жрали, пили и ревели песни, пока все единоличники не запишутся в кооператив. На десятый день он привел бы сельчан в подвал, и они покатились бы со смеху, как Керанов. Пусть бы потом сколько угодно комиссий наезжало в Яницу; если бы народ, переживший ложный страх, смеялся, ни пылинки не упало бы на честь Керанова и Маджурина. И не было бы лет позора. Возможно, сейчас Керанов, Милка и Маджурин опять увязнут; а вместе с ними придется расхлебывать кашу и ему.