Там, в кабинете, все казалось ясным и простым, теперь же, шагая к селу под скупыми лучами ноябрьского солнца. Милка думала, что здесь море — вовсе не по колено. Как могли отступить Маджурин, Никола Керанов, Ивайло? Как удалось взять верх Андону — неужели интригами? «Впрочем, я ведь не знаю, что именно произошло после моего отъезда», — сказала она себе, входя в село и направляясь к дому Николы Керанова.
В воздухе плавали застарелые запахи убранных овощей. В Милке зашевелилось чувство вины за то, что она покинула Яницу. «Будь я здесь, этих бед не случилось бы. Как знать… Теперь я легко не сдамся. Надо разоблачить Андона Кехайова и его компаньонов. Сегодня же, этим же вечером. Сад не должен погибнуть. Это — самый трудный путь, знаю. Один раз я ошиблась, но теперь твердо уверена в том, что легкий путь через год-два заведет в болото».
Она сама не заметила, как оказалась у дома Керанова. От его прежней бедности не осталось и следа, — железная ограда, крашенная зеленой краской; двухэтажный кирпичный дом с широкими окнами; длинный гараж с тяжелыми дубовыми воротами и снопиками кукурузы на бетонной крыше; цветы перед крыльцом, от которого под перголой, сваренной из железных профилей, к калитке вела мощеная дорожка; ухоженный сад; дворик, обнесенный проволочной сеткой, заставленный штабелями дров, навесами, курятниками, загородками для свиней; овощные гряды на том месте, где не так давно буйно шла в лист трава, — все говорило о достатке.
У крыльца дома жилистая седая старуха укладывала кочаны капусты в высокую кадку с крепкими обручами. Шелковый шарфик, обмотанный вокруг шеи, и брошка, что красовалась на ссохшейся груди, давно позабывшей сладость материнства, намекали на склонность к щегольству. Она бросила на Милку злой взгляд. В тонких губах таилось презрение, прозрачные зрачки светились желанием науськать кого-нибудь на весь белый свет. Керанов, с нечесаной львиной гривой, погрузневший, с выражением лени на налитом кровью лице, в дорогом мятом костюме в полоску, сидел на пеньке возле кленового куста и просеивал сквозь решето комбикорм. Еще не видя Керанова, Милка почуяла его присутствие по чистому запаху тростника. Но когда она несмело прошла мимо старухи и шагнула в дворик, то поняла, что запах тростника долетел из воспоминаний. Она поздоровалась. Керанов, с жалобным испугом оглядев ее замшевые сапоги и синее платье, молча набросил брезентовое полотнище на кучку очищенных зерен. Милка уселась напротив Керанова на обтесанное бревно и стала искать глазами его глаза, а те пугливо, как мыши, бегали по брезенту. От его некогда энергичной фигуры веяло вялой одутловатостью, жестокой в своем примирении…