— За Кехайова стоят все мерзавцы в Янице, так? — сказала она.
— Природа, не режь напрямик! Человек есть человек, вся штука в том, на что спрос — на зло или добро. Сначала к Андону стали липнуть люди, у которых обе руки левые. Если бы детей топорами мастерили, у этого народа никогда бы не было потомства. А в мошенничестве любого за пояс заткнут.
— И Кехайов посеял смерть.
— Одному человеку не дано ни рожать, ни умерщвлять.
Милка не видела признаков улыбки на лице Маджурина, и его хмурость уже начала раздражать ее. Сидя над пустой тарелкой, она выждала подходящую минуту, спросила:
— Я приехала бороться со смертью. Ты, дядя Христе, на моей стороне будешь?
Но эти, еще не досказанные слова показались ей фальшивыми. Она решила, что надеяться на Маджурина бессмысленно. Он понял, что она от него ничего ждет, и ему почудилось, будто жизнь остановилась. Он почувствовал, как морщина, которая прорезала лоб во время «Аспермара», надвигается на глаза, навевая безделье, мертвый сон. Он подумал, что, если их пути разойдутся, его прошлое будет погребено под ворохом бесплодной земли, и тогда впервые, не понимая, что дыхание воспоминаний смертоносно, неспособно пустить живые корни в землю, он с неожиданным для него самого старческим ребячеством начал хвалиться, как он в свое время пугал сельчан и собирался поджечь винный погреб «Аспермара». Милка слушала его, и мурашки бегали по коже. «Он прощается». Она отвернулась, чтобы Маджурин не видел, как она жалеет его. Ей захотелось уйти как можно скорее. Но Маджурка внесла три тарелки с едой, от них шел дымный запах земли и птицы, и Милка не посмела отказаться от хлеба.
— Давайте обедать, — сказала Маджурка.
Муж глянул на нее, изумленно подняв брови, и нараспев стал причитать, что у жены кукушка ум выпила. Сам-то ни капли в рот не берет, да разве она не видит, что в доме есть люди, которым не обязательно жить праведной жизнью. Маджурка вернулась в кухню и принесла кувшин черного вина, еще мутного, не перебродившего. Обе женщины подняли бокалы, глядя на мрачное лицо Маджурина. Милка догадалась, что он не примирился. Раз Маджурин постится, значит, она еще услышит его голос.
— Дядя Христо, ты готов стащить шубу? — спросила она.
Он, дрогнув, перестал жевать и в молчании стал подыскивать нужные слова:
— Можно, но чтобы все было безболезненно. Мой плодовый питомник будет готов будущей весной. Чтобы не было увечья. Ты ведь помнишь Петра Налбантова? Говорят, он все еще в начальниках ходит.
— Он управляет агропромышленным комплексом в Миховом районе.
— Дай бог ему здоровья. Так вот, одно время его отец ковал рабочий скот. Потом сыновья выросли, раз он позвал их в кузницу. Повалили буйвола, привязали к дереву, отец и говорит: «Ребятки, вот вам нож — подрезать копыта, клещи и молоток, подковы и гвозди. Ну-ка, поглядим, какие из вас ковали. Только чтобы без боли». Поплевали ребята на руки, да только у Петра дело сладилось — ни буйвол не ревет, ни сам он не ревет. Тогда отец остальных прогнал. «Вы мне ремесло погубите», — говорит. Такое вот дело. Боль, она в любой работе помеха.