«Чаще всего ложь звучит как истина».
Костадин Николов, июль 1972 г.
Водохранилище «Жребчево»
Треск выхлопных труб всколыхнул тишину короткого ноябрьского дня. Маджурин бросил вилку и кинулся на улицу. Милка надела плащ и пошла в правление. Вечером она соберет сельчан в Кооперативном доме, и колебаниям Керанова и Маджурина наступит конец. «Сразу, пока не кончилось бабье лето, начнем. Если Андон Кехайов мне помешает, я его обвиню… во всем… и в безоглядной ярости», — думала она, шагая под раскинувшимся над селом тихим предвечерним небом. Интересно, почему Керанов и Маджурин, как только заходит речь о безоглядной ярости, опускают головы? Не верят, что ли?
По округе шла молва, будто Андон Кехайов совсем распоясался. В корчмах и кондитерских Яницы у него были свои столики; в винном погребе — бочки и бочонки с особыми напитками; на участках массива — свои участки, обнесенные проволочной сеткой, они назывались «председательскими фондами». Самозваный инженер Брукс забросил бур и взял на себя руководство ремонтной мастерской и культурными учреждениями села. Костелов, Гачо и Брукс — бывший Бочо Трещотка появлялись в хозяйстве редко, большую часть времени они проводили на курортах юга. Костелов помолодел, его некогда кислая физиономия самодовольно выглядывала из поседевших бакенбард. Гачо Танасков мылся лавандовым спиртом, чтобы вытравить запах сала. Инженер Брукс устроил в библиотеку дальнего родственника Андона с одним железным зубом в рту, в очках, державшихся на навощенной нитке; в радиоузел посадил двоюродную сестру председателя, сорокалетнюю старую деву, глуховатую и шепелявую; на должность редактора многотиражки назначил андонова племянника, который в пятидесятые годы прославился миллионом «воздушных» лозунгов. Кехайов благоволил к Асарову, Перо и Марчеву, ведавшим в хозяйстве торговлей. Эта троица на четырехтонном грузовике возила персики на курорты Черноморского побережья и в горные районы юга. Содрав с покупателей по три шкуры, они возвращались с сумками, полными денег. Никто не знал, какая их часть поступает в кассу хозяйства, какая — в мошну продавцов. Все трое размахивали справками о том, что кормили шестой отряд: дескать, им было известно, что покойный Михо отсыпал для партизан муку́ из их запасов. Они вели себя осторожно и смирно, Асаров, толстый, с неподвижной шеей, притворялся оскорбленным, словно до сих пор заправлял столовой; Перо, ходивший в старых брюках и сивых носках, часто и неожиданно мигал, словно его били прутом по лицу, он волочил ноги и время от времени вскрикивал, как козопас; Марчев в кожаном фартуке, продырявленном гвоздями, постоянно сжимал и разжимал пальцы, привычные к кузнечным клещам. В их облике не было ничего, что напоминало бы о былом величии «Аспермара», и именно поэтому сельчане считали, что у всех у них денег куры не клюют. Кехайов предался кутежам, приправленным странными выходками. Из года в год в октябре месяце он ездил в Тополку и заставлял свою свиту искать для него знаменитую на весь юг свиную колбасу. Его приближенные два дня не вылезали из «газика», объездили всю округу, пока не нашли одного лудильщика, который держал домашнюю колбасу до глубокой осени. А ранней весной он заявлялся в Ерусалимско и не уезжал до тех пор, пока ему не доставляли свежую брынзу из далекой горной сыроварни и молодой лук, выращенный в трехстах километрах от села в пловдивской теплице.