Порча прихватила и Куцое Трепло, и Сивого Йорги. Трепло пять дней в неделю разъезжал на мотоцикле по югу, чинил старые лопаты и грабли. Он пристрастился к футболу и по субботам и воскресеньям, принаряженный, с пачкой денег в кармане и петухом в корзине, отправлялся в соседнее село или город на матч. Люди к нему привыкли, им чего-то не хватало, если Трепло за десять минут до матча не размахивал петухом и банкнотами, которые предназначались победителю. Он превратился в какой-то обязательный топографический знак, изрыгающий проклятия и восторги. Он стоял взлохмаченный, с пеной у рта и, невзирая на жару и на слякоть, орал, изнывая под лучами солнца и увязая в лужах возле стадионов и площадок. На субботу и воскресенье мотоцикл запирали под замок: он, мол, не имеет права пользоваться машиной во внерабочее время. Автобусы, проезжавшие через Яницу, не всегда были попутными, и Трепло ковылял пешком, порой поспевая на стадион к концу матча. Он утолял свою блажь денежными подношениями и петухом, которого тут же варил и съедал с победителями. Сивый Йорги, который вдруг начал наряжаться и его стали звать франтом, отыскал-таки свадебный наряд своей жены. Оказывается, он был надет на бабу, выставленную под стеклом в особом зале в центре Елхово. По дороге из Сливена Йорги заезжал к своей покойной супруге в Елхово — поплачет и возвращается в Яницу. А потом с нетерпением ждет следующего воскресного дня. Но ему запретили пользоваться автобусом, который развозил шахтеров по округе. Старичка Оклова обвинили в клевете: не было ни «желтой лихорадки», ни покойной супруги в Елхово, ни Куцого Трепла, ни Йорги-франта, ни Таралинго, дедка сам все это выдумал, чтобы опозорить Яницу. Оскорблен был и тракторист Ивайло. В прошлом году на Николин день Ивайло, верный отцовскому завету, нажарил три противня соленой рыбы с пшеничной кутьей. Пришло множество гостей, среди них были Костелов, Танасков и Брукс. Наевшись, они заявили, что нутром чуют: рыба краденая, — и тут же, при гостях, оштрафовали хозяина.
Не миновала беда и глухонемого Таралинго. Племянница бабки Карталки говорила, что видела раз весной на рассвете, как глухонемой на жеребце скакал через Зеленый холм в долину. Жеребец, задрав голову, понесся между деревьями. Марин Костелов и Гачо Танасков верхом на мотоциклах спустились к подножию холма и разъехались в разные стороны. Костелов гонял машину у подножия, а Гачо вдоль реки. То один, то другой прокатывал за спиной у жеребца. Деревья с набухшими почками бежали мимо, как выстроенные в каре солдаты. Таралинго не слышал ни гула моторов, ни хихиканья Костелова и Танаскова, но знал, что за ним гоняются. Одной рукой он сжимал поводья, а в другой держал свое ружьишко. Коленями понукал жеребца и не упускал из виду каменный склон над Ерусалимским. Склон подскакивал, и о его каменный горб разбивалось солнце. Глухонемой надеялся, что сможет раствориться в этом свете, и ни Костелов, ни Танасков его не найдут. Он боялся, как бы ему не преградили путь, и время от времени менял направление.