— Заем? Это не решение, а рекомендация. Я не обязана ее выполнять.
— И сделаешь промах.
— Если каждый будет опустошать землю, государство денег не напасется. Долги надо платить. Я знаю, что несколько миллионов заткнут дыру. Но я бы презирала себя всю жизнь, если бы согласилась на это. Легкие победы гибельны.
— Я буду против тебя, — машинально сказал он. Он сидел все так же неподвижно, как пень. Два близких окна уже застилала тень. День спускался с высоты через крайнее окно и стекал за спиной Андона в противоположный угол кабинета. Милка, огорченная тем, что Андон не раздосадован и не испуган, смерила его проницательным взглядом: ей хотелось понять, сохранилась ли в его сердце искра человечности. Глянула на его руки, лежащие на бархате. Правая покоилась бездушно, как топорище, левая — простреленная — вздрагивала. Милка впилась глазами в пострадавшую кисть.
— Я тебя разоблачу, — сказала Милка. — Нечего и говорить, что ты меня огорчил.
— Люди все знают, — отозвался он.
— Все?
Он помедлил с ответом, чувствуя, что левая рука тяжелеет. Серая тень подковой ограждала свет в противоположном углу. Андону захотелось убрать левую руку под стол, но он постеснялся, и ладонь осталась лежать на бархате. Он весь подобрался, как перед прыжком в пропасть.
— Наши личные переживания никого не интересуют, — промолвил Андон.
— Я тебя любила, — сказала она.
Он бросил на нее пустой взгляд и увидел, что в ее глазах скапливается презрение.
До встречи с Андоном Кехайовым в то памятное утро под вязами она переболела двумя любовными увлечениями, переболела легко, как краснухой. В последнем классе гимназии ее сердце пленил один неудачливый ученик, худой, с голодными глазами и редкими, как молодой латук, усиками. Он жил в сыром подвале на окраине города, носил одежду явно с чужого плеча — то короткую, то чересчур длинную — подарки матерей умерших гимназистов. Он утверждал себя единственно доступным способом — гордым презрением к миру. Милка тайком совала ему в портфель завтраки, носки, свитера и рубахи. По ночам терзалась бесплотной тоской пробуждающейся женщины, гимназист мерещился ей то больным, то с ножевой раной, а она самоотверженно спасала его. Он узнал об этом и, чувствуя, что его гордость ущемлена, что он теряет почву под ногами, высмеял свою покровительницу перед всем классом. Потом, в академии, она встретила студента, который добывал свой хлеб вечерней работой в ресторане. Низенький, с круглым лицом, пропитанным жирными парами, студент демонстрировал перед однокурсниками превосходство человека, который сам зарабатывает себе на жизнь. Милка получала повышенную стипендию и тайно посылала студенту деньги по почте. Ему удалось выяснить, кто это делает, и он, озлившись, что она лишает его единственного козыря, ответил на ее привязанность пренебрежением и принялся рассказывать направо и налево, что Милка Куличева неполноценна как женщина, что она аферистка, которая хочет подкупить его ухаживаниями и деньгами. Позже она без боли вспоминала свои полудетские увлечения, порой ей казалось, что она вовсе не была влюблена, порой же думалось, что любовь была настоящая, но люди были не те, что настоящего человека она нашла в Кехайове. Он три года позволял ей любить себя, они расстались, но она не переставала его любить — считала, что не найдет другого такого, кто мог бы безропотно выносить ее обожание.