— Пошли со мной! — сказал он.
— Куда? — спросила она.
Андон со стыдливостью человека, который не любит выставлять свое сочувствие напоказ, начал тихо объяснять, что увезет ее в Искидяр, что он поступил разумно, нашел щель, что теперь, наверное, только ему позволят экспериментировать в земледелии.
— Собирайся! — попросил он ее, приняв ее смущение за согласие.
Она резко отпрянула к двери, и тогда он увидел упрек в ее лице, в руках, слепо нащупывающих замок.
— Не ожидала, — сказала она упавшим голосом, полным разочарования.
— Что, что? — сказал он, чувствуя, как начинает кружиться голова, как его охватывает отчаяние обманутого человека.
«Она не видит во мне опоры. Я был для нее чем-то вроде подопытного кролика. Младенец в пеленках, которого можно обмануть соской-пустышкой», — думал он, шагая по улице; иней поскрипывал на черепице крыши. За плетнем торчали козьи рога. Что это еще за коза? Племянница бабки Карталки доила молоко. К черту, скорей бы выбраться отсюда. Он увидел край крыши, нависший над углом дома, подумал: еще несколько шагов, и он потеряет из глаз и Милку, и двор, и козу карталкиной племянницы. Только бы Милке не пришло в голову позвать его. Этого ему не хватает! Он не против сострадания, но надо быть поистине отпетым неудачником, чтобы женщине, попавшей в беду, захотелось утешать его. Если она, сама в эту минуту безутешная, начнет успокаивать его, самого непострадавшего человека, — лучше пустить себе пулю в лоб. Чего доброго, она еще начнет нежничать с ним. Знает он цену такой нежности. И отец был нежен до поры, до времени, а потом еще как отстегал кнутом. С той поры ему начали сниться пустая мельница в лунную ночь, оглашенная заунывными переливами волынок, трое полицаев с длинными кривыми винтовками… Он поднимается на хребет, летняя лунная ночь со звуками волынок исчезает, и он видит зимнюю Тунджу, лодку на воде. Трое полицаев, сидя на корточках на дне лодки, целятся в него из своих длинных кривых винтовок. Он бежит по голому берегу к вербняку, окаймляющему далекую излучину реки. Ищет укрытия. Садится на корточки между двух веток, открывающих проход к темной воде. Упирается коленом в песок и начинает стрелять по преследователям. Но оружие не издает ни звука, от пяток к груди ползет холод — так бывает, когда смерть одолевает нас, он кричит: «Помогите, помогите!» — но ниоткуда ни голоса, ни выстрела. Тогда полицаи в лодке, поравнявшейся с вербами, встают во весь рост и убивают его в упор тремя частыми выстрелами.
Андон так вжился в свой сон, ему так не хотелось, чтобы вернулась эта ложная смерть — кошмарнее настоящей гибели, — что он вместо ворот пошел к ограде, на запах навоза и молока. Ему казалось, что он и впрямь умирает, а перед смертью видит по ту сторону плетня у навозной ямы разлитое молоко, над которым поднимается парок, козу, машущую рогами, племянницу бабки Карталки, бегущую к дому. А на деревьях и домах все так же лежит весенний иней и все так же гремит труба Перо Свечки.