Никишов перевернул бумажку, подергал ее за концы, глянул на Волынского.
— Вот… ты не волнуйся… Сильва пишет…
Волынский прочел записку, медленно перегнул ее пополам, провел пальцами по сгибу.
— Сергей Васильевич… Она ведь… Она ушла от меня… Три месяца уже… Вот у Афанасьева в полку…
— Ушла?!
Никишов подошел к столу, взял папаху.
— С ума вы сошли с Сильвой. Нет, это…
— Это просто означает, что Сильва послала меня к черту. Я думал, знаешь… о моем семейном счастье…
Никишов посмотрел на Афанасьева.
— Где она?
— Отвез Сильву Грантовну в медсанбат дивизии, товарищ командующий. Она очень… очень просила она, товарищ командующий… Вас хотела повидать.
— Едем. — Никишов глянул на Волынского.
— Извини, Сергей Васильевич, я не могу… Не могу.
Никишов отвернулся, надел папаху.
— Такое она не простит, Евгений…
Афанасьев раскрыл дверь.
25
У молоденькой медсестры не хватало верхнего зуба. Никишов смотрел на дрожавшие губы девушки, потом отвернулся. Услышал — она прикрыла дверь, и по коридору глухо зашлепали войлочные подошвы — медсестра побежала за начальником медсанбата.
В светлой, в четыре окна, комнате совсем недавно, видимо, был кабинет директора гимназии. На правой стене висела большая картина в лакированной раме. Белый длинношеий конь поднял ногу, на ярко-зеленой траве лежала под копытом шапка суворовского фанагорийца. Черный мундир всадника был распахнут, узкое лицо смотрело из-под черной треуголки…
Никишов расстегнул бекешу, снял папаху, бросил на коричневое кожаное кресло перед широким письменным столом, накрытым накрахмаленной простыней.
— Товарищ командующий… Медико-санитарный батальон занимается по распорядку дня… — Тихий женский голос заставил Никишова повернуться к двери.
— Помешал я вам, Эсфирь Матвеевна… — Никишов виновато улыбнулся низенькой полной женщине в белом халате, в белой шапочке на рыжеватых, с кудряшками волосах.
Рукопожатье Эсфири Матвеевны было крепким, она не отпустила ладони командарма, а легонько прикрыла своей ладонью его запястье.
— Сергей Васильевич… Нехорошо… Пришлось ампутировать руку… Делали переливание крови, но…
— Она же писала, что…
— Это я, Сергей Васильевич… Она просила, и я… Сергей Васильевич, я вас не пущу, на вас лица нет… Нельзя вам, ради бога, у вас же больное сердце!
Эсфирь Матвеевна отпустила руку Никишова.
— Где она?
Эсфирь Матвеевна молча смотрела на командарма… Медленно подошла к шкафу со стеклянной дверцей, достала оттуда халат. Никишов снял бекешу, набросил на кресло, где лежала папаха.
— Позвольте, Сергей Васильевич… — Эсфирь Матвеевна хотела помочь Никишову надеть халат, но командарм справился сам, застегнул все четыре белые пуговицы.