— Вы, кажется, с дочкой подружились.
Я улыбнулась.
— Ну, как она? Ругает меня?
Я пожала плечами.
— Мы мало говорим о вас.
— Трудный она ребенок! Вот все говорят — переходный возраст. А сколько он может тянуться?! Одна радость — мальчиками не интересуется. Мать ее убедила, что тряпками, мальчиками увлекаются только дуры…
— Ну, в ее возрасте все тряпками и мальчиками интересуются… — сказала я.
— Мы так боимся ее не дотянуть до института… Жена болеет, но не хочет уходить с работы, чтоб не превращаться в домохозяйку. А семья требует заботы…
— А Катя?
У меня Катя с восторгом предлагала свои услуги: подметала, вытирала пыль, и однажды, пока я хозяйничала на кухне, даже помыла пол. Правда, после моего возмущения обещала этого больше не делать.
— Катя у нас набалованная. Никакой сознательности, без напоминания ничего не сделает. Жена говорит, когда я ругаюсь: «Мне легче самой сделать, чем ей десять раз напомнить».
Отец Кати выглядел много старше своих лет, как почти все, кого коснулась война. Хотя держался прямо, подтянуто. Выдавали возраст даже не лысина, не седина, а усталые глаза в набрякших мешках, тускневшие, как только он переставал следить за собой.
— Неприятности бывают на работе, нервничаю, домой прихожу — усталый, а она грубит, нахальничает — вот и срываюсь…
— А вы бы ей рассказали…
— Ребенку? Не хватало еще с собственным ребенком делиться…
Он засмеялся.
— Вы, кажется, принимаете Катьку за сознательного человека. А она еще совсем несмышленыш.
Отец Кати мыслил как и многие родители, с которыми я сталкивалась. Они не понимали, что, искусственно сохраняя инфаньтильность детей, они обезоруживали их перед дальнейшей жизнью, приучали вечно оглядываться на старших, полагаться на их авторитет, не вырабатывали в них чувства ответственности за себя. Катя все-таки бунтовала, жадно искала «смысл жизни», вглядывалась в людей, в родителей. А ее многие одноклассники воспринимали окружающий мир пассивно, втайне довольные, что до конца школы, по крайней мере, им ни о чем серьезном не надо еще думать… И когда я попрекнула одного толстого мальчика флегматичностью, он рассудительно сказал:
— Куда спешить?! Успею и поволноваться, и поработать… А пока надо брать от Золотого детства, что предки дают…
Отец Кати и не подозревал, какой придирчивый наблюдатель вырос у него в доме. А ведь он сам, видимо, был неплохим воспитателем взрослых, недаром фронтовые друзья не забывали его адреса. Но дочку он мог проглядеть, передоверив ее воспитание жене. И я не могла подобрать слов, чтобы сказать ему об этом прямо. Я стеснялась своей молодости в беседах с подобными седыми, умудренными опытом людьми.