Смерть здесь не имела никакого величия и никого не пугала — ни палачей, ни жертв. Каждый день умирали десятками. Смерть была просто невезением, да и то не для всех. Погибали на работах, подыхали от болезней, замерзали в строю на поверке. По утрам в холодных блоках в кучах заключённых, спящих на нарах, всегда обнаруживались покойники. Мертвецов сразу обшаривали на предмет ценных вещей — корки хлеба или иголки с ниткой. Потом санитары-пфлегеры раздевали трупы догола, химическим карандашом писали на груди номер и уносили в штабель покойников у крематория. Если трупов не хватало для полной загрузки печей, то нужное количество заключённых отправляли в газовую камеру, чтобы не расходовать понапрасну кокс. Рутина умерщвлений в Штутгофе ни у кого не вызывала никаких чувств. Охранники без колебаний добивали упавших. Смерть утратила значение таинства, а казни были рядовой и немного насильственной процедурой вроде выдёргивания гнилых зубов.
Клиховскому не повезло под Рождество. В праздник охрана концлагеря забавлялась тем, что «наряжала ёлку». «Ёлкой» служил столб с вифлеемской звездой на верхнем конце и с кронштейнами, торчащими во все стороны как ветки. На них и вешали узников, сразу человек по шесть: это были «ёлочные игрушки». Узников выстроили на «аппель» — на поверку. Шутцлагерфюрер Майер прошёлся вдоль ряда, игриво рассматривая подопечных, и выдернул шестерых — тех, кто приглянулся. Одним из них и оказался Клиховский.
Он был измучен и слаб и принял приговор безропотно и бестрепетно. Той бескрайней вселенной, в которой живёт любой человек, в Клиховском уже не осталось: ему нечего было покидать и не о чем сожалеть. Приговорённые сами влезли на ящики из-под консервов. Эсэсовец принялся надевать петли. Клиховский ощутил колючую верёвку, окрутившую горло. Ветер с Балтики раздувал на нём тонкую полосатую робу. По небу ползли тучи. Стоя в петле под кощунственной «ёлкой», Клиховский понял, что дьявол реален.
За весельем благосклонно наблюдало начальство. Среди офицеров лагеря стоял гость — Гуго фон Дитц, адъютант гауляйтера Коха. Он удивился, узнав Клиховского. У фон Дитца не было никакой причины выручать этого поляка из беды, да поляк и не просил. Но всё же фон Дитц чуть наклонился к уху коменданта Гоппе и что-то негромко сказал. Гоппе в недоумении поднял брови и взмахом руки в перчатке остановил действо. Шутцлагерфюрер Майер стащил с Клиховского петлю и согнал с ящика. Фон Дитц улыбнулся. За эту бесподобную улыбку Гуго фон Дитца, мужественную и немного грустную, белокурые невесты Кёнигсберга были готовы отдать всё что угодно.