— А где Лигуэт? — из полумрака спросил Клиховский.
Володя посмотрел на него с непониманием. Фон Дитц шевельнулся.
— Мне знаком ваш голос, — сказал он. — Покажитесь.
Клиховский поправил фонарь, чтобы его лицо попало в луч.
— А, это вы… — протянул фон Дитц. — Восхищён вашей потрясающей живучестью! Значит, не напрасно я избавил вас от петли в Штутгофе.
— Где Лигуэт? — бесстрастно повторил Клиховский.
— Ваша игрушка у Людерса, — печально улыбнулся фон Дитц. — Этот простак намеревается снова торжественно вручить её гауляйтеру.
— Про что вы го-говорите? — вклинился Володя.
— О, это такая давняя история… — вздохнул фон Дитц. — Господин солдат, дайте мне сигарету. Только мою, пожалуйста, русские не для меня.
Володя раскрыл портсигар фон Дитца и вынул сигарету.
— Разрешите я сам возьму, — виновато сказал фон Дитц. — Чужие пальцы, знаете ли… Я брезглив.
Володя фыркнул и протянул портсигар. Фон Дитц поднял связанные руки, неловко выколупал сигарету и сунул в рот. Володя чиркнул зажигалкой.
Лицо немца, озарённое огоньком зажигалки, внезапно исказилось. Рот страдальчески изогнулся, и сигарета выпала. Глаза полезли из орбит, точно их изнутри выпирала какая-то сила. Фон Дитц захрипел, оседая набок.
«Яд!» — понял Володя. В сигарете адъютанта была ампула с ядом!
Володя схватил немца за одежду на груди, словно мог удержать от смерти, как от падения. Но фон Дитца уже трясло в агонии.
А Клиховский смотрел на умирающего адъютанта с мистическим ужасом. Клиховского словно опять возносило на какой-то тёмной и мощной волне. Всё это уже однажды произошло! Когда-то он уже терял проводника к Лигуэту!.. Ощущение можно было принять за дежавю, но Клиховский совершенно точно знал: пробуждённое воспоминание — не из его жизни. Оно из жизни предка, из родового наследия… или из родового проклятия. В перемещении смутных пространств и неясных образов медленно всплыло забытое имя: Хубберт!
В этой келье даже в полдень царил полумрак: тонкие роговые пластины в резном переплёте каменной рамы почти не пропускали света. В замке было зябко и летом, а зимой зуб на зуб не попадал, и перед работой Сигельд отогревал чернильницу на груди под накидкой-юбервурфом. Иней затягивал тёмные углы каморки, свод зарос изморозью, и багровые кирпичи от стужи казались сизыми, как мороженое мясо. Но Рето не роптал и ни о чём не жалел. Может, его согревала близость Сигельда. А может, солнце Палестины.
Всё вокруг меркло, и сквозь страницы хроник Рето видел синее море и сказочную Акру — её грязные дома, рынки, мечети, порт и башни крепости. Рыцарское войско осаждало город, изнывая от жары и зловония, ползущего из трупного рва у Проклятой башни. Крестоносцев косила малярия, не щадившая ни вельмож, ни епископов. Под стенами Акры купцы из Бремена и Любека устроили лазарет для соотечественников. Его разместили в старом корабле, брошенном у прибоя. Вокруг лазарета сложилось братство немецких рыцарей. Оно и стало Тевтонским орденом — третьим орденом в Святой земле. Рыцари ордена Храма, тамплиеры, разделили с тевтонцами долг борьбы с язычниками, а рыцари ордена Святого Иоанна, госпитальеры, — обет спасения немощных.