Через четверть часа молодые люди явились, сильно запыхавшись, к дверям жилища актрисы. Чтоб дойти до дома Пусеты, им стоило величайших усилий протиснуться сквозь ряды солдат, оцепивших Люксембург, где генерал Моро, перешедший на сторону Наполеона, охранял арестованных: трех членов Директории — Гойе, Барраса и Мулена, в то время как сам Бонапарт командовал государственным переворотом. Что касается двух других директоров — Сийэза и Роже Дюко, то они примкнули к заговорщикам.
В доме Пусеты царила глубокая тишина.
— Можно подумать, что отель пуст, — сказал Ивон.
— А между тем он заперт только на задвижку, — отвечал Кожоль, отворивший дверь.
Они не нашли никого в нижнем этаже и поднялись в бельэтаж.
Толкнув дверь в спальню актрисы, Кожоль вдруг отшатнулся.
— Пфуй! — произнес он. — Какой чад!
— Как будто угар от угольев?..
Действительно, из открытой двери спальни расползся по дому едкий дым.
— Неужели она задохнулась? — вскричал граф, бросаясь в комнату и поспешно отворяя окна.
Тогда глазам молодых людей представилось грустное зрелище.
В этой кокетливой комнате, на постели, украшенной шелком и кружевами, лежала грациозная, милая девушка — мертвая. Она украсилась для смерти. Одетая вся в белое, с прелестным чепцом на голове, обрамлявшим ее миниатюрное личико, она, казалось, спала.
На столике, на виду, лежала бумажка, исписанная мелким дрожащим почерком: «Я не могу пережить того, что узнала. Моя любовь так горяча, что я не в силах проклинать его. Пусть Лоретта, друг последних дней моих, помолится за меня Богу».
— Бедная Пусета! — сказал Кожоль, целуя лоб умершей.
— Кто этот негодяй, который открыл ей истину? — спросил Ивон.
Но вместо ответа у графа неожиданно вырвался крик сильного удивления.
— Взгляни-ка! — сказал он, указывая пальцем под кровать.
Под кроватью актрисы лежал труп, скрученный веревками. Одна из них, обернутая вокруг шеи, привязывала его к ножкам кровати. Во рту торчал кляп. Притянув к себе тело, обращенное в минуты предсмертной агонии лицом к стене алькова, молодые люди узнали Шарля Точильщика.
— О! Этому-то поделом! — вскричал Бералек. — Только, к сожалению, гильотина лишилась его.
— Его смерть, должно быть, была ужасна, — сказал Кожоль. — Тот, кто предупредил Пусету, изобрел для Точильщика переход в вечность в двадцать раз более мучительный, чем эшафот.
Опутанный веревками и с кляпом во рту, этот человек не мог ни пошевелиться, ни крикнуть, когда рядом с ним задыхалась та, которую он любил, и не имел никакой возможности спасти ее или сказать ей последнее прости. Несчастная Пусета ушла в мир иной, не подозревая, что ее возлюбленный, которого она не смела проклинать, был тут, рядом с ней, и умирал той же смертью.