Они прошли в глубоком молчании мимо толпы дозорных. Граф шел впереди, в лихорадочном возбуждении, мрачный и дрожащий. Шагая все время прямо, он старался взглядом пронзить густой мрак квартала, лишенного света фонарей.
— Только бы Сен-Режан понял меня! — говорил он себе.
Наконец в ста шагах его глаз различил группу людей, выделявшуюся на темном фоне ночи.
— Это он! — прошептал Кожоль.
На углу заставы Буле их ждал Сен-Режан, держа под уздцы двух отличных выносливых лошадей. За седлом каждой, у чушек с пистолетами, был привязан походный чемодан.
— Партия проиграна, Сен-Режан. Почему же ты не привел третьей лошади для себя? — спросил Кожоль.
— Я получил от аббата приказание — не оставлять Парижа несмотря ни на что. Поэтому я не еду, — отвечал молодой человек.
— Но земля здесь горит под нами!
— Я, может быть, немного обожгусь… тем хуже!.. Служба прежде всего! — возразил беспечный роялист.
— В таком случае желаю успеха — и прощай! — сказал граф, обнимая его.
Друзья поцеловали Сен-Режана, и он скрылся во мраке ночи, посвистывая.
— Теперь, Ивон, скорее в седло — и в дорогу! — скомандовал Кожоль, вскакивая на спину лошади.
Бералек последовал его примеру и взял поводья. Видя, что Пьер направляется к заставе, он закричал: — Да о чем же ты думаешь?
— Я думаю воспользоваться хорошим советом Фуше и как можно скорее выбраться из Парижа, — отвечал граф быстро.
— Уверен ли ты, что ничего не забыл перед отъездом? — спросил кавалер.
Кожоль, казалось, не понимал.
— Не думаю, любезный. Я понял, что наша песня спета, когда увидел, что сокровище исчезло… пять часов тому назад. Если я раньше не известил об этом аббата, то потому только, что моя поспешность ни к чему бы не привела и не поправила бы дела. Поэтому я воспользовался этим временем, чтоб подготовить все к отъезду. Ты видишь: у нас превосходные лошади, отличное оружие, набитые чемоданы и у меня в поясе — триста луидоров. Я ничего не забыл. Итак, в путь!
Но Ивон взял за узду лошадь графа.
— А Лоретта? — произнес он имя любимой с нежностью и мукой.
Пьер, казалось, преодолел внутреннее волнение.
— Ах да, кстати!.. — сказал он. — Госпожа Сюрко переехала опять в свой дом. Она мне поручила передать тебе тысячу любезностей, я заходил к ней и простился за нас обоих, извинившись за тебя, что ты не мог лично повидаться с ней.
Ивон был слишком уверен в искренней преданности своего товарища, чтоб не понять: под его легкомысленным тоном скрывалась какая-то серьезная неприятность, постигшая Лоретту.
— Друг! — вскричал он с невыразимым волнением. — Друг мой, ты скрываешь от меня нечто ужасное!