Прямо как Розария. В таких вещах культура и социальная страта[4] почти не имеют значения. Когда Маттео и Лючилла приходили к нам в гости, или когда мы совершали с ними поездки за город, или, как в тот раз, ехали вместе в отпуск, я жила в напряжении и чувствовала себя еще более несчастной. Мужчины беседовали о работе, о футболе, не знаю, о чем еще, а Лючилла со мной не разговаривала, я ее не интересовала. Она возилась с девочками, изо всех сил привлекала их внимание, придумывала для них игры и сама с ними играла, притворяясь их сверстницей.
Из раза в раз я наблюдала, как старательно Лючилла стремится завоевать их. Она перестала делать это, только когда полностью подчинила их себе, так что они готовы были провести с ней не час и не два, а всю жизнь. Она дурачилась с ними, и это меня раздражало. Я приучила девочек не кривляться и не говорить пискливым голосом, а Лючилла постоянно строила гримасы и умела изображать голосок, который взрослые обычно считают детским. Она жеманничала и принуждала их вести себя так же, и они сначала растеряли навыки правильной речи, а потом и поведения. Я приложила огромные усилия, чтобы привить им самостоятельность и таким образом выкроить хоть чуточку времени для себя, а с ее появлением усвоенные навыки разом исчезли, как будто их и не было. Зато на сцену вышла чувствительная, наделенная богатой фантазией мать, всегда веселая, всегда свободная – хорошая мама. Не то что я, неудачница. Я нарочно ехала прямо по лужам, вздымая длинные водяные крылья.
В душе у меня снова, как тогда, разгорелась ярость. Конечно, это же так легко, думала я. Так просто и приятно часок-другой на прогулке, на отдыхе, в гостях поиграть с детьми. А о том, что будет после, Лючилла никогда не беспокоилась. Она разрушила установленный мною порядок, а затем, разорив мою территорию, вернулась на свою, посвятив себя заботам о муже, о его работе, о его успехах, которым, впрочем, нисколько не способствовала, разве что хвасталась ими подчеркнуто скромным тоном. В конце концов я, плохая мама, осталась одна на бессменном дежурстве и попыталась навести порядок в разрушенном доме и заставить девочек вернуться к нормальному поведению, которое теперь казалось им невыносимым. Тетя Лючилла сказала то, тетя Лючилла сделала это… А я неудачница. Неудачница.
Иногда, правда редко и на короткое время, мне удавалось ей отомстить. Например, случалось, что Лючилла приходила в неудачный момент, когда сестры были слишком поглощены собственной игрой, поглощены настолько, что либо откладывали игры тети Лючиллы на потом, либо, если она все же настаивала, вскоре заявляли, что им скучно. Она злилась, но старалась не показать вида. Я чувствовала, что она расстроена, как будто она была их подружкой и они исключили ее из своей компании. Откровенно говоря, я была этому рада, но не знала, как этим воспользоваться: я никогда не умела использовать внезапно возникшее преимущество. Я сразу смягчалась, как будто боясь, что ее привязанность к девочкам может ослабеть и что я буду сожалеть об этом. В общем, рано или поздно я начинала оправдываться: они приучены играть вдвоем, у них есть свои привычки, возможно, они слишком привязаны друг к другу и больше им никого не надо. Она успокаивалась, соглашалась, а потом потихоньку начинала говорить мне гадости о моих дочерях, советуя обратить внимание на их недостатки и проблемы. Бьянка слишком эгоистична, Марта слишком ранима, первая почти лишена воображения, вторая страдает его избытком, старшая чересчур сосредоточена на самой себе, младшая – капризная и избалованная. По мере того как я слушала, мой маленький реванш превращался в нечто противоположное: я понимала, что Лючилла подстраивается к ситуации и, получив у девочек отказ, пытается унизить меня, превратив в их сообщницу. И мои страдания начинались вновь.