Проверили каюты – в каждую по гранате, спустились в машинное отделение и перестреляли всю находящуюся там команду мотористов и тех, кто сбежал вниз от ужасов, происходящих наверху.
Все это время яхта шла малым ходом в открытый океан, примерно десять километров в час. И это хорошо – ее нужно утопить, а топить надо в глубоком месте, чтобы не было видно с самолета.
Закончив зачистку, вернулись на капитанский мостик. Допрашивал Константин, сразу выделив среди троих, что находились на мостике - командующего операцией. Мужчина лет сорока-пятидесяти (точнее не скажешь, латиносы всегда выглядят моложе своего возраста), он вначале не хотел ничего говорить – ругался, плевался, обещал всяческие кары, но через пятнадцать минут – с отрезанными ушами, носом и пальцами на левой руке рассказал все, что Константин хотел знать. И был пристрелен на месте, скуля и подвывая в луже собственной крови. Потом настал черед двух других – один оказался капитаном яхты, и по большому счету ничего не знал, потому ушел безболезненно и быстро. А вот второй был помощником «главнюка», и с ним пришлось повозиться. И он подтвердил то, что сказал его шеф, и добавил к рассказанному кое-какие подробности. И потому умер быстро, лишившись всего лишь двух пальцев и одного уха.
Константин действовал как автомат – стрелял, допрашивал, превратившись в бесчувственного робота и запретив себе думать о том, что Машка, его Машка сейчас остывает на палубе, и вместе ее прекрасной головы месиво из разорванных кусков плоти. И что он снова остался один.
Затем они снова обшарили яхту, нашли на ней запас взрывчатки – видимо хотели похулиганить на острове, так что не пришлось возвращаться через портал за приготовленной заранее порцией своей взрывчатки. Добавили скорости яхте и заложили взрывчатку в носовой части корабля, чтобы после взрыва он легко ушел на глубину через пробоину в носу. А потом осторожно, будто это на что-то могло повлиять – подняли тело Маши и перенесли его через портал.
Настроение у всех было даже не ниже плинтуса, а где-то на уровне дна Марианской впадины. Машу положили на стол в апартаментах Константина и накрыли простыней, сдернув ее с кровати. Простыня тут же напиталась кровью, и кровь, все еще не загустевшая, продолжала течь вначале на стол, потом на пол, устеленный дорогим ковровым покрытием. Но Константину было наплевать и на покрытие, и на все на свете. Он чувствовал себя выжженным, обугленным, как полено. Зачем он взял Машу с собой?! Зачем вообще он брал ее на операции?! Ведь здесь может случиться все, что угодно! Вот и случилось. Вот и все…