Вместе с тем между людьми сохранились отношения, свойственные, по-видимому, всем труднейшим временам, - готовность прийти на помощь, открытость, умение сбиться в тесную группу для охраны детей, тепла, вообще для защиты. Завязывались такие отношения, как правило, по месту - внутри квартиры, дома, квартала. Мы, т.е. скорее Тюля, а уж вместе с ней и я, оказались в группе такой самозащиты, в состав которой по самому ближнему кругу входили наша соседка Вера Семеновна Антонова, дворничиха Шура, слесарь домоуправления Григорий Алексеевич, лифтер Николай Васильевич. Шура, например, приводила к нам на подкорм и для общего развития свою чуточку дефективную дочку Таньку; временами заходил слесарь Григорий Алексеевич и робко интересовался, когда Тюля заплатит ему за сложенную печку или заказанный в расчете на приобщение меня к ручной работе верстак. В ожидании этих выплат крепко выпивавший Григорий Алексеевич вынужден был раз за разом одалживать деньги, сумма которых в конце концов далеко превышала все, что должна ему Тюля; долги с обеих сторон так и оставались долгами. В конце концов торжествовало то самое, что и теперь сопутствует неплатежам, - взаимозачет.
Вера Семеновна взаимодействовала с Тюлей по части хозяйства все плотней, пока, наконец, не влилась в нашу семью практически одним из ее членов. Но основным видом экономической взаимосвязи являлись деньги, которые все были всем должны. Должны были также пачку соли, коробок спичек, полбуханки черного, тарелку супа, карандаш - что угодно, долговой смерч втягивал в себя все подряд! Долги были образом жизни не только нашего семейства: почти везде, где мне случалось бывать, я замечал следы той же бухгалтерской деятельности.
Послевоенная Москва встает в памяти городом грязноватым, ветхим, запутанным, но необычайно уютным. Поленовский "Московский дворик" был тогда еще очень точным и по виду, и по настроению портретом лица города. Сросшиеся невысокие домики в два-три этажа; ловушки проходных дворов с постоянно действующими в них заседаниями старушек и детскими игрищами; заросли каких-то специфических сорняков, которые будто именно для городских углов и возникли в растительном мире; там и сям тихие, загаженные руины; не асфальтированные еще мостовые большинства проездов - зимой они покрывались слоистым прессованным снегом с желтыми пятнами лошадиных испражнений; торчащие в большинстве дворов ржавые остовы дровяных снеготаялок - к ним дворники свозили снег на деревянных салазках, редкие машины с не надоевшим еще запахом бензинового выхлопа и, куда чаще, телеги с неторопливыми лошадками - Боже, сколько прелестных деталей, и всё это невообразимая и уже далекая сегодня, но такая теплая история! И в контрасте с ароматом начала века, явственно ощущавшимся чуть в стороне от центра, блеск обновленных центральных улиц, который манил к себе всех - и молодых, и старых.