«— Было время бить стёкла, а настало время получать премии», — сказал Виктор Ерофеев, вручая премию товарищу» (Книжное обозрение. 1995, 18 апреля).
* * *
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
Пушкин. Полтава
* * *
Как же ненавидели приказных все иные российские сословия! Заседатель Шабашкин — самое низкое лицо, являющееся в пушкинской прозе. Хрестоматийный эпизод с Архипом, спасающим кошку с горящей кровли, под которой отправляются в ад чиновники, двояко никем и никогда и не воспринимался — ведь автору, как и Архипу, не жаль чиновников, жаль кошку. Кажется, от века и до наших пор российская действительность не производила ничего гаже чиновника. Гоголь был вынужден напомнить читающей России, что чиновник — тоже Божье творенье. Боюсь, что без Башмачкина и Поприщина об этом даже не догадались бы.
Конечно, Мармеладов и кое-кто ещё, но ведь это — чиновник за бортом, а не за казённым столом, где нет страшнее зверя на Руси.
Какой силы должна была быть излучаемая чернильным племенем адская энергия, что одним противостоянием ей обязана русская литература появлению гениальной трилогии Сухово-Кобылина!
Советское партчиновничество, по крайней мере, известной мне брежневской эпохи, при большом и циничном корыстолюбии, научилось нести некий запас умиротворения для маленького человека с его неизбывной верой: «вот приедет барин, барин нас рассудит». Таким барином были обком-горком-райком. Представляющими эти комитеты персонами внимания посетителям, пусть и на 99 процентов показного, оказывалось немало. Нынешний же загребало (при том что он очень часто из бывших партчиновников) — прямой, законный, через век перескочивший наследник Шабашкина, Ивана Антоновича Кувшинное Рыло, Тарелкина…
1995
Начинать эффектной фразой бывает не слишком выгодно для произведения.
Все, конечно, помнят расчётливо эпатажную начальную фразу «Зависти». И фраза оказалась знаменитее текста романа, как бы перекрыла и даже заменила для его. Сколько людей на вопрос об Олеше отвечали: «Ну… знаем-знаем, он поёт по утрам в клозете».
Но то Олеша, зачарованный словесными эффектами строитель фраз и изобретатель метафор. Но вот сам Лев Николаевич Толстой что делает? Он начинает «Анну Каренину» фразой, сделавшейся пословицей. Следом словно выстреливает: «Всё смешалось в доме Облонских». И как уж эту фразу не таскали туда-сюда, не обыгрывали и не перекраивали. Опять самостоятельная жизнь двух фраз. Но попробуйте оттащить от текста первую фразу «Войны и мира» — нудную вдвойне, оттого что нужно смотреть перевод слов о Генуе и Бонапарте.