— Девку — тоже в клетку, — сказал он, указав на нее. Потом ткнул толстым пальцем в безжизненное тело Куницы: — Парня, если не сдохнет, — на рудники.
Внутри у Коры будто что-то омертвело, она не сопротивлялась, когда на ее глазах императору отсекли руки и ноги, а потом долго пытались отпилить голову. Брат был мертв, но эти мрази продолжали надругаться над его телом. Куницу к тому времени выволокли куда-то за пределы замка, и по тому, как тот безжизненно волочился тряпичной куклой по земле, Кора поняла, что любимый мертв.
Вскоре занялись и ею. Когда ее связали, девушка мысленно проговаривала одно и то же: «Это не мое тело, это не со мной, нет, со мной не может этого происходить, значит, это не я». Память, будто оберегая неокрепший юный разум, намертво заблокировала все, что происходило в этот хмурый по-северному промозглый полдень.
Позже Кору, без сознания и избитую так, что на ней не осталось живого места, посадили в клетку во дворе замка. Ее оскорбляли, называли подстилкой Кислого, забрасывали камнями и помоями. Поначалу она лежала неподвижно и всей душой желала перестать существовать, ведь все, что она любила, умерло. Ее лихорадило, она бредила, и только это спасло девушку от надругательства — все боялись заразиться. Но понемногу на пепелище души начали пробиваться ростки — багряно-красные ростки ненависти. Кора поняла, что хочет жить, чтобы любой ценой отомстить.
Когда сознание вернулось, чтобы пресечь попытки изнасилования, она измазалась нечистотами и стала изображать тихо помешанную: слонялась из угла в угол, бормотала, а мысленно рисовала картины возмездия: вот она вонзает стилет в горло Расмуса, вот вспарывает ему живот, вот подвешивает вниз головой и пускает кровь. Пожалуй, ненависть — единственное, что не дало ей сойти с ума.
В клетке она провела несколько недель. К ней запускали приговоренных к смерти преступников, давая им возможность насладиться юным телом в последние часы жизни, но даже те не рисковали приблизиться к грязной очень дурно пахнущей бестии, которая скалилась и шипела. «Лучше дерьмо, — уговаривала себя Кора, — чем эти нелюди». Если к ней и применяли насилие, хвала Пресвятой матери, она этого не помнила и душой принадлежала единственному человеку — Кейну.
Кормили Кору тухлятиной, а жажду она утоляла снегом, обильно устилавшим землю в те дни. Она бы погибла от холода, но ей не дали. Когда девушка свалилась от лихорадки и заметалась в бреду, ее перенесли в теплые покои замка, вылечили, отмыли и одели.
Барон Расмус зашел к ней лишь раз.
— Отошла тварь? — обращаясь к сопровождающему, спросил он. — Хорошо. Рециний требует выплатить ему подать, так что продадим. С паршивой овцы хоть шерсти клок…