– Кончай безрукого. А ты заткни хлебало, Оленька. Ублюдок, бери стул, садись.
Африканец садится. Зайка тяжелым долгим взглядом смотрит. Наконец произносит:
– Безрукого кончишь в апреле, не раньше. Вот с этого-то в апреле все у нас и начнется. Нам долгое перемирие ни к чему. Подготовимся, парни соберутся с духом, из больнички вернутся. Хороший будет повод все размочить. Расклад понял?
Федор смотрит в пол. Зайка играет желваками, он давно знает одну истину: остерегайся того, кто никогда не перебивает тебя. Ему молчание ублюдка не нравится, и он рявкает:
– В глаза мне смотри и говори, что понял!
– Понял. Но я не знаю, как до апреля дотянуть.
– Как-нибудь дотянешь. Я тебя пятнадцатилетним пацаном к себе взял. Справишься. – Зайка встает, похлопывает Африканца по плечу и идет к шкафу. С глубокой верхней полки достает старую винтовку-«мосинку», гладит по цевью. – Какая красавица, а? Знаешь калибр?
– Знаю. Семь шестьдесят два, – хмуро отвечает Федька.
– Верно, ублюдок. Три линии – так наши деды говорили. Замочишь безрукого в апреле. И только попробуй раньше. Я тебе тогда сам лично вот из этой дедовской красавицы башку начисто снесу. Все понял?
– Понял.
Федор выходит из чайханы под снежную крупу, присыпающую переулок. Опрокидывает мусорный бак, добавляет ему, уже поверженному, пинка армейским ботинком. Садится в пикап и долго сидит, уткнувшись лбом в руль.
Планета плоская. Абсолютная плоская – как блин. Нет никаких Гималаев, нет Алтая, нет Аравийского моря. Все начинается Пехотным переулком и заканчивается Говенской стороной. Да еще река… В апреле она будет, как вспоротая вена, вся забурлит от ледохода.
* * *
Мартовский ветер гонит тучи над рекой. Изредка мелькнет слепяще яркое солнце и тут же исчезнет. Весна дразнит наши расстроенные нервы. Патроны в ржавом чайнике у ножки стола. Наша разбросанная одежда – след во вчерашний день. По этому следу можно восстановить вечер субботы во всех подробностях. Вон там, в проеме кухни, нас накрыло, и мы, выбросив один на двоих окурок в раковину, начали стягивать одежду. Юбка в углу коридора. У плинтуса змейкой тянется носок. А вот нас неверно качнуло на порог пустующей комнаты – ремень Федьки у дверного косяка. Джинсы повисли на краю дивана.
Берег Аравийского моря, говоришь, просмоленные лодки?.. Это мозги у тебя, ублюдок, вконец просмоленные от тибетской дури. Сырой песок у линии прилива, морские раковины, стебли водорослей, похожие на диковинных насекомых, – это твой личный повторяющийся накрут, он всплывает безумной фантазией, когда ты отрешенным взглядом смотришь в точку, я понимаю, от этого не избавиться, оно берет за горло, оно в крови, отпечаталось на подкорке мозга, как вызубренная в детстве считалочка. Но только не обманывай себя. Это накрут. Это не реальность. Реальны твое окно в серых бороздках прошлогоднего ливня и мартовская река за ним. Простыни, Федька, у нас уже грязные, это да. Это реально. А у тебя даже стиральный порошок – и тот похож на кокаин. Да ты и сам как здоровенный косяк, и вексель у тебя, когда я рядышком, вечно торчит, как козья ножка. Нет, просмоленных рыбацких лодок нам не видать. Нам вообще отсюда не выбраться. Просто потому, что мы не хотим из всего этого выбираться. Мы тут все как раненые птицы на камнях. Мы на этих камнях будем трепыхаться, пока не подохнем, а взлетать с них и не собираемся. Вы, ублюдки, полили кровью эти пирсы, даже торосы розовые от нее на закате. То, за что пролита кровь, не бросают. Зимние костры, снег и ветер – все, что у нас есть. Здесь никто не пишет жалобы с требованием расчистить подвороти от мусора и потушить костры. Эти костры горят, и этот ветер дует прямо в наших душах. Здесь по весне, когда сходит снег, прямо на газонах находят трупы. Никто не жалуется – это жизнь. И я не знаю, почему все так. Может, мы умерли, Федька, и уже века торчим в аду? А твои Гималаи и Аравийское море – сказка и накрут. Там белое, здесь черное. Ты и впрямь думаешь, что все так просто? Да я вообще не об этом думаю, Ло. Знаешь, ублюдок, говорят, берег реки Катунь усыпан камнями, как рисом. Гладкие, серые и в трещинках, большие и мелкие, как куриные яйца, – много всяких камней. Сверху эти камни теплые, светлые, пахнут песком. А снизу они прохладны, сыры и темны, пахнут водой и почвой. И главного ты не понял: тебе кажется, что темная и холодная, отдающая тиной и сыростью сторона камней – это про нас, подонков и мудаков квартала 20/20, а светлая, пахнущая теплым песком, – это про