Индии, у него получится. У всех выйдут дерьмистые пятна – а у него чудо.
Да, он хуже всех в этом мире. Угрюмое говно, размазанное по холсту мироздания, тролль-отшельник, гадом выползший из кратера на Луне, размытая дождями грязь под ногами господа. Но в одном они все, вместе взятые, не сравнятся с ним. Пусть идут всей ордой в этот бой, пусть говеют, пусть целый год содержат себя в трезвости и не блудят, копя бесполезные силы и множа бессмысленную ярость, пусть готовятся… Он в дерьмище сделает их, не моргнув глазом. Он и не заметит, что они пришли, – он ведь ничего не замечает, когда в руке у него кисть. А они стоят всей толпой и ждут: господь, мы сыновья твои, мы год не пили вина и не входили в жен своих, мы даже в межножье шлюх, распяленное рогатиной, не въезжали. Что же, Отец Небесный, ты отворачиваешься? Неужто мы не достойны милости твоей? Господь протянет руку со своего Марса, за шкирку поднимет из грязи Гробина, встряхнет его, как щенка, – во все стороны полетят комья срани и брызги дождя, – посмотрит в его бородатый лик, изрыгающий матюги прямо в лицо небесного отца, и вручит ему ключ от заветной каморки.
Отвернется от остальных, опуская хитрые свои божьи глаза: идите лесом, дети мои.
Все так, рыжая… Только с нами-то что, с теми, кого господь послал лесом? Мы видим под холодными лучами встающего солнца бесприютный квартал подонков и поэтов. Но небо одно для всех – и для тех и для других. Это ничего, что вы с разных кораблей. Ты с корабля поэтов, он с корабля подонков. Обрез в промерзшем пикапе, рыжая, – это тоже сильно. Не слабее черных ворон над желтым полем, синего средневекового льда и виселиц.
– Да что ты такое говоришь, ты совсем одичал и отморозил мозги в своем ветреном заснеженном Перу, Сатанов?
– Правду, рыжая. Должен найтись хоть один человек, который тебе правду скажет.
Я прижимаю к груди его голову. У него немытые и оттого жесткие, как проволока, волосы.
– За что, рыжая? Как мы тут? Как вообще все это? Почему? За каким чертом все это невозможное случилось? Мы – и вдруг в атмосфере? Как же так? Кто во всем этом виноват?
Проклятая зима. Сосульки на водосточных трубах. Арктические льдины обрушиваются с крыш. Ветер рвется в оконные щели. Я не знаю, что ему сказать. Я и сама хотела бы знать. Он чуть сжимает мою руку и вздыхает:
– Во всем виноваты крокодилы. В Перу их, знаешь ли, много.
* * *
В воскресенье Гробин гонит абсент и рисует ворону, севшую на карниз, смолит одну сигарету за другой как проклятый. В понедельник сидит один на чердаке, среди сонных голубей, птичьего помета и пыли, разглядывает холсты, предельно мрачный, завернувшийся в старое одеяло. Во вторник хватает меня за коленки, рычит: