Вскоре трое самых молодых гостей встали, поблагодарили Эрмину, пожали руку Жюсту, Жан-Батисту и вышли под дождь с непокрытыми головами. Сосед охотно согласился на еще одну чашечку кофе. Мадам Рива спросила у него, какие новости. Он, как и молодые люди, говорил короткими фразами, но я поняла, что его жена в больнице и что «как будет, так будет». Мужчина сознавал, что ситуация не в его власти. Он словно стоял на берегу, а тем временем мощный поток уносил вдаль события и переживания, напрямую его касавшиеся. У его жены не было шансов поправиться. Почему? Я поняла это лишь после ухода Жан-Батиста Симона, который без особых церемоний попрощался с соседями и кивнул мне напоследок. Матильда Симон совсем потеряна. Так Эрмина подытожила состояние дел для меня и, кажется, для самой себя — тоном, какой люди используют, если хотят кого-то в чем-то убедить. Я сразу представила себе темное отделение, где неизлечимые больные доживают свой век. Затем я поняла, что речь шла о другом. Мадам Симон отличалась на удивление крепким для своего возраста здоровьем и не собиралась умирать, но разум ее покинул. Полностью. Жюст Рива молчал. Он внимательно слушал, как супруга рассказывает мне о Матильде, словно и сам впервые об этом слышал или словно озвученная версия болезни Матильды, доброй и неглупой женщины, отличалась от настоящей, секретной. «Если бы вы видели Матильду два года назад за этим столом, никогда бы не подумали, что такое может случиться, — сказала Эрмина. — Верно, Жюст?»
Я вновь оказалась в компании месье и мадам Рива. И вновь я чувствовала себя совершенно естественно, хотя ситуация подвернулась неподходящая, ведь я должна была сидеть в офисе, где ждали отчета о возможности заключить нечестную сделку с одним модным курортом. Я перенесла встречу, сказав, что необходимо собрать дополнительную информацию об отельном комплексе, отстроенном никому не известной белорусской компанией. И поздним утром села за руль, в объезд отправилась к Рива, отгоняя мысль о том, что горы, не самое прекрасное место во время наводнения и лучше бы я поработала.
Жан-Батист Симон проявлял смелость и терпение. Он до последнего прилагал усилия, чтобы его жена могла жить дома. В последние месяцы он не мог спать, потому что Матильда бродила по дому и днем и ночью, делала разные глупости. «Невозможно вообразить, — сказала Эрмина. — Да, невозможно вообразить, что происходит с умным здравомыслящим человеком, когда разум его покидает». Кроме того, надо представлять себе (мадам Рива хотела, чтобы я непременно представляла), что Матильда Симон так быстро превратилась из умной доброй женщины, со своими недостатками и достоинствами, конечно, в существо, которое сложно даже описать, что она, Эрмина, до сих пор в потрясении, и Жюст тоже, и другие жители деревни. «Так быть не должно, так быть не должно», — повторяла Эрмина, еще меньше обычного порываясь вставать из-за стола и убирать посуду. И странно, что это произошло так быстро, ведь у стариков обычно все процессы замедлены. Болезни прогрессируют постепенно, шаг за шагом. Можно даже сказать, что старикам в какой-то степени повезло. Но с Матильдой было иначе. «Это ужасно, понимаете, ужасно! Мы все время от времени теряем голову — кому какое дело? Но полностью лишиться разума… Она даже своего мужа, Жан-Батиста, которого вы только что видели, не узнает. Она даже не смотрит на него, когда он ее навещает. Он и поцеловать ее теперь не может. Не может погладить ее по волосам. Ничего не может. Жан-Батист отчаялся. Ему стало тяжело ее навещать. Так быть не должно, говорю я вам, не должно существовать на свете таких бед…»