— Но ты все еще можешь до нее дотрагиваться.
Голос Жюста Рива заставил меня почти подскочить — настолько я забыла о его присутствии за столом.
— Да, правда, я могу касаться Матильды.
— Как это?
Я бросила вопрос неожиданно, радуясь тому, что наконец во тьме, которая объяла маленькую кухоньку Рива, забрезжил свет.
— Не знаю, — ответила Эрмина. — Я каждую неделю ее навещаю. Беру ее за руку. Целую. Знаете, зацеловываю — как ребенка. А еще делаю ей массаж, массирую ноги и стопы. Ей нравится, ее это расслабляет. Я использую разные масла, которые смешиваю со своими травами. Ароматы чудесные. Я даю Матильде понюхать каждую баночку. Она улыбается. Не знаю, улыбается ли она мне или неизвестно кому, но она улыбается. Она никогда со мной не разговаривает. Не произносит ни слова. Но я болтаю с ней как ни в чем не бывало. Рассказываю новости. Описываю все события в подробностях. О муже рассказываю. Она не реагирует. Думаю, ей нет дела до новостей, но звук голоса много значит. Для каждого из нас важен голос. Мы одни, и вдруг чей-то голос все меняет.
— Я не такой смелый.
Я снова чуть не подскочила, хоть Жюст сделал признание еле слышным голосом.
— Вы никогда ее не навещаете, месье Рива?
— Один раз навестил. — Несколько секунд он молчал, словно добавить было нечего.
— Да, в первый раз Жюст поехал со мной.
— И больше не ездил?
Эрмина хотела ответить, но я подняла руку, показывая, что меня интересует версия господина Рива.
— Это невыносимо. Вот и все. Я привожу Эрмину, высаживаю перед входом, потом паркую машину чуть поодаль и гуляю, а если идет дождь — читаю газеты в бистро.
Супруги замолчали. Каждый словно прокручивал в голове собственные воспоминания — Эрмина представляла, как идет по коридорам с баночками массажных масел в сумке, Жюст — как направляется к парку, чтобы подышать воздухом.
Наконец господин Рива поднял глаза, которые до того были опущены в стол.
— Когда Жюст навещал Матильду, он разозлился. На многое. На комнату, например. — Эрмина не смогла удержаться и пришла на помощь смущенному мужу.
— А что с комнатой? — я посмотрела на господина Рива.
— Да ничего особенного, мебель нормальная. Только там их двое.
— Вы имеете в виду — два пациента?
— Да, две потерянные старушки. И так на всех этажах. Даже там, где люди в своем уме. Ни у кого нет отдельной комнаты, это ужасно.
— Как будто…
— Что?
— Как будто у них больше нет права быть собой, понимаете? Всех собирают вместе, чтобы легче было управлять, никакого личного пространства, словно эти люди никогда не жили своей жизнью, словно их загнали в какой-то детский лагерь, только этот лагерь — навсегда, до конца дней — кровать, тумбочка, две-три фотографии, какой-то чужой человек, который роется в ваших вещах, незнакомцы, решающие за вас все…