С ним все не так. И никогда не знаешь, что дальше. Что сделает, что скажет, как поведет себя. Это интриговало, затягивало и… довело до свидания. В Большом театре.
Никому из ее бывших поклонников даже в голову не пришло бы пригласить девушку в такое место. По дороге Таня слушала рассказ о том, что балет был написан в 1936 году, а его премьера впервые прошла в Чехии и только через несколько лет – в СССР, и первой Джульеттой стала легендарная Уланова. Он не читал заученную лекцию, не пытался произвести впечатление – просто рассказывал. И Таня слушала. И вдруг поняла, что ей нравится тембр его голоса – тоже необычный, обволакивающий.
«Мерседес» остановился недалеко от театра. Вскоре дверь с ее стороны открылась, Таня увидела перед собой протянутую руку и вспомнила, как давным-давно, в детстве, считала себя всамделишной принцессой. И вот сейчас она снова вдруг почувствовала себя ею.
Элегантное платье, красивая прическа, протянутая мужская рука и впереди – залитый огнями Большой.
Что-то прошлось внутри легкой волной, а потом замерло. Наверное, предвкушение.
Таня вложила свои пальцы в ладонь Ильи и вышла из машины.
– Знаешь, мне никогда не нравился финал. В юности я даже придумала свой, где Джульетта проснулась вовремя, и оба остались живы.
– А мне всегда было интересно, из-за чего Монтекки и Капулетти оказались по разные стороны. В чем причина?
– Думаешь, причина существует?
– Обязательно.
Для раздавшейся трели домофона трудно было подобрать более неподходящий момент. Когда пальцы сплетены, дыхание смешалось, да и вообще – общее уже все, и только тела еще в секунде от того, чтобы стать единым – в этот момент самое последнее, что ты хочешь слышать, – звук домофона. С учетом того что на тебе из одежды только часы, а на любимой – тату на левом бедре.
Илья уперся лбом в женское плечо и замер. А вот домофон – нет. Заливался особенно громкими пассажами турецкого марша, перекрывая все, включая шумное двойное дыхание.
– Может, уйдут? – без особой, впрочем, надежды.
Трель раздалась, кажется, с утроенной силой.
– Вряд ли, – хмыкнула Таня, и Илье пришлось с ней соглашаться. И с неохотой разъединять тела и тянуться за штанами. Мало ли что видеофон не включается автоматически. Не разговаривать же нагишом с неизвестным некто, которого в данный момент остро хотелось придушить. Да и вообще убийство лучше совершать одетым.
– Это я! – тут же бодро отозвалась трубка, едва хозяин квартиры взял ее в руки.
«Я» не утрудился представлением. Может, рассчитывал на камеру. Но и без камеры этот голос – низкий прокуренный бас, который мог непредсказуемо сорваться в уникальный по своей высоте альтино, – в представлении не нуждался. И принадлежал уникальному же человеку, единственному и лучшему другу Ильи Ильича Королёва – Ивану Ивановичу Тобольцеву.