– Это надо спрыснуть! – заявил я. – Месье, угощаю всех.
Я забыл, что последние деньги отдал Жанин. Да, жить своим умом хоть и весело, но недешево. Слава Богу, Кориолан стоял начеку: на всякий случай он попридержал от вчерашнего пять тысяч франков. Я потирал руки:
– Так у нас еще остается почти сто тысяч.
– Ну да!
– Старик, мы их промотаем! Завтра едем в Эври!
– В Лоншан! – сказал Кориолан сурово. – Завтра понедельник, и скачки в Лоншане. – В глазах его зажглись огоньки.
– Что будут пить месье? – напомнил я, и мы навсегда отказались от наших недолгих карьер композитора и импресарио.
Домой я вернулся пьяным. В тишине и сумраке квартиры я добрался до студии, почти не натыкаясь на мебель, только уже у себя стукнулся о бок гигантского новенького «Стейнвея», от которого сразу же пришел в восторг, но тут же почувствовал, как во мне разливается желчь. Красавец инструмент! Только я к нему даже не присяду, лишь пальцами проведу по клавишам. А завтра с утра войду без стука в спальню и объясню Лоранс разницу между вожделенным фортепиано и дозволенным.
Я бы так и поступил, но, когда я проснулся, она уже ушла. Вернувшись в студию, я два часа провел за фортепиано. Все темы звучали на нем возвышеннее, деликатнее, становились какими-то особенными; они разворачивались, струились из-под моих пальцев – бетховенские я мог сделать обрывистыми, Фэтса Уоллера <Томас Уоллср Фэтс – американский джазовый певец, пианист и органист>? – тягучими, но все словно обновленные и ослепительные. Через два часа я снова стал человеком, юношей, безумно влюбленным в музыку; я снова превратился в милого Венсана и наконец начал жить в согласии с самим собой. Хуже того, я почувствовал себя счастливым вопреки... собственному желанию.
Впервые я почувствовал, что счастлив или, во всяком случае, получаю удовольствие от этой моей безалаберной жизни. За семь лет я утратил тягу к риску, зато выучился ходить на поводке; растерял свою врожденную веселость, доверчивость, жизнелюбие (но это же все было во сне, было!), их вытеснили сдержанность, ирония и безразличие. Три добродетели, которые если на что-нибудь и годятся, так лишь на то, чтобы расстроить планы Лоранс, вооруженной тщеславием, эгоизмом и недоброжелательностыо, которые удесятеряла ее чудовищная, яростная жажда обладания, к несчастью, совершенно не свойственная мне. Я хотел только одного – не поддаваться. Но как?.. Во всяком случае, силы наши не равны: горько видеть слабость и бесполезность добрых сил, а к помощи злых я прибегать не собирался; к тому же бой не мог идти на равных, когда один из противников ранит себя своим же собственным оружием.