Почерк этой самки напоминал цепочку моих следов. Фигурально выражаясь, она писала птичьим языком (орнитологичная шутка, не правда ли?), но из деликатности я не стал читать то, что, возможно, звало меня, пробиваясь сквозь плющ волнообразных зачеркиваний. Может быть, я бы все равно ничего не понял, хотя практически все слова, которыми пользуются люди, мне известны. Я подумал, что передо мной – какая-то особая шифровка той трели (с росчерком), которую они иногда способны выдавать – неизвестно зачем.
Не когда они хотят кого-то привлечь, а когда не могут ни с кем говорить. Я увидел, что человеческая самка сделала это без расчета на чье-либо понимание, и не стал заглядывать за плечо. У людей, как и у нас, трели чаще всего выдают самцы. Так сложилось.
Но и самки иногда решаются на это.
Они были так грустны и звучали на такой частоте, которая очень редко задействуется людьми, и не требовали понимания. Ни эта музыка, ни эта девушка.
– Ты видела, как его повели? Нет, ты видела?
– Рано утром это было, ага. Поливальная машина еще не прошла.
– Ненавижу.
– Шофер всегда пьян, поливает лужи, оставляет дорожную пыль за собой. Как я тебя понимаю.
– Но как они его взяли? Неужели он не догадывался? И не мог куда-нибудь скрыться?
– Кара, кара. Она всегда неожиданна.
А он уже не подлёток, слишком медленно передвигается на своих двоих. И потом: куда он от своих книг? Ты заглядывала к нему в кабинет? Нагромождение это видела?
– Да видела. Пролетала мимо. На карнизе не засиживалась. Скользко, особенно зимой.
– Согласна. Не наше это дело – эквилибристика. Пусть синицы у людей еду выклянчивают, ну или эти олухи царя небесного – голуби. Один там у него все время ошивался – ну ты знаешь, больной, хромоногий.
– Он трехпалый. Впереди одного пальца нет.
– Точно. Но знаешь… и мне случалось бывать в гостях у того человека.
– Прямо в комнате? Да ты что!
– Когда к нему приезжали знакомые, и все выходили курить на балкон. Конечно, я была осторожна.
– Еще бы! Без приглашения!
– Мне даже удалось стащить бутерброд с колбасой…
– Ты в своем репертуаре.
– Не бог весть какой колбасой, но чтобы не утрачивались навыки.
– А пуговицу где нашла? Перламутровую?
– На столе у него, под лампой. Он на нее часто смотрел, будто бы разговаривал с ней. Или сам с собой.
– Знаю. У них это называется: реликвия. Важная для человека вещь, связанная с прошлым.
– Прошлое – вот я и взяла.
– Свистнула!
– Зачем ты так говоришь? Это для музея. Прошлое – к прошлому. Между прочим, вещица – настоящий винтаж. Сейчас здесь уже такое не делают.
– Никогда не делали. Это от платья. Что, думаешь, я не знаю, что его носила та девушка, которая к нему приезжала?