Я вырываюсь из слабых рук девушки и приношу ей в зубах рюкзак. Наконец она понимает. Бросив туда книгу и несколько более мелких предметов, перелив воду из чайника в небольшую бутыль и захватив пару кирпичиков хлеба, Инга быстро одевается. Она сейчас похожа на взъерошенного птенца-переростка, у которого не получилось взлететь. Одежда не скрывает ее скелетика и кажется просто свалявшимися перьями.
Запах раздавленной травы медленно приближается к нам. Инга защищает ноги мягким тонким, а потом твердым.
На тщедушное тело, покрытое бежевокоричневым подпушьем, она натягивает рыжую-красную шкуру. Гладкую тонкую шкуру – ни меха, ни перьев. Красивую, прочную, но в ней будет трудно скрыться в летней листве. А листва сейчас… она еще такая… Говорит, что вся жизнь, вся зеленая жизнь впереди. Нет, листва не обманывает. Но потом опадает, истлевает. Пахнет! Ярко, как любящее, отдающее все существо.
И отпускает нас. Тихо говорит: дальше сами, сами… Осенняя листва прекрасна. Ингина шкура похожа на нее.
Я понимаю Дарта. Девушкой нужно руководить. Носом тычусь под коленки, выталкиваю из дома. Поздно, поздно! Теперь не только запах, но и звук! Два пса и четверо камуфляжей. Входят в деревню. Я всем телом ломлюсь сквозь спутанную траву. Она в росе. Инга скользит за мной.
Тяжелый рюкзак, подпрыгивая и падая, бьет в позвонки и лопатки. Он за нас, он толкает вперед. Мне очень страшно. Высокая трава мелькает-шумит, и на бегу я не слышу опасности – но я о ней знаю. Шерсть на спине моей псины вздыблена. Мы пересекаем некошеный луг с маленькими оазисами березняка. И я боюсь, что мы сейчас слишком на свету. Утро контрастно нашей панике.
Оно такое праздничное, такое звонкое!
Оно не помнит ни вражды, ни ужаса. Оно прозрачно. Где-то над нами зяблик начинает свое небесное стихотворение:
чив-чив-чинъ-чинъ
пиу-пиу
твинъ-твиринь-тинь
чуври́у
Я люблю этих птиц. Они возникают и пропадают над головой, они возникают и пропадают в моих блокнотах, оставляя зябкие следы, тянущиеся цепочкой. Я о них часто думаю. Однажды мне показалось, что
сигнал непрерывного взлета у зябликов
звучит как быстрое рассечение воздуха
портновскими ножницами
to be or not to be
звучит как серия маленьких поцелуев
за ухом
бытие мимолетно
бабочки не моргают
я не могу все это соединить
в предустановленную гармонию
я не могу все это соединить
в силлабо-тонику
это нечестно
мы надорвали воздух
шелк коммуникации
характерный треск
Этот треск… Да, именно треск. Он может быть очень резким, сухим. Крах коммуникации, разрыв смысла. Разрыв связи. И теперь я тоже слышу его. Ттчик, ттчик. Это треск разрываемого невесомого крепдешина воздуха и раздирание более тяжелого шелка травы. Преследователи идут за нами, и рвут то, что мне дорого. Тонкое. Только не оборачиваться! Я не надеюсь, что они – фантомы. Они не более фантомы, чем мы. Не более чем все, что окружает нас. Не надо жертвенного превосходства. Это все неправда.